Быть Джоном Ленноном

Вернувшись, Джон услышал весть о госте без особой радости. Но он рассердился еще сильнее, когда незадолго до Рождества 1965 года Фредди записал смутно автобиографическую песню собственного сочинения «That’s My Life». Успеха та не имела, но, когда желтые газеты запестрели историями о новом даровании, Джон взъярился. Что бы он ни думал о Фредди — а Мими никогда не смягчалась в своих предостережениях, — в конце концов, это был его отец.

Прошлое не могло оставаться только прошлым, пока Джон был знаменитым мультимиллионером, а его отец, живший всего в нескольких милях, при пабе «Грейхаунд» в Хэмптон-корте, зарабатывал на жизнь мытьем тарелок, да и то если карта легла.

34. «Христианство уйдет. Оно угаснет и исчезнет… мы популярней Иисуса»

В январе, а потом и в феврале 1966 года Леннон слонялся по дому, читал, писал да виделся с соседями-битлами. Больше в Суррее он не желал видеть никого. Но когда Морин Клив из лондонской газеты Evening Standard позвонила и попросила об интервью, он немедленно пригласил ее в Кенвуд. Морин, привлекательная и умная тридцатилетняя журналистка, была его хорошей подругой — достаточно хорошей для того, чтобы он одолжил ей свою копию первого альбома Элвиса, когда понял, как мало она знает о рок-н-ролле. Если учесть, что он берег ту пластинку как сокровище, это была настоящая дружба — и, когда она забыла вернуть ее, он даже не стал ей напоминать. В тот раз она сказала ему, что скоро бросит работу, и это интервью не только окажется их последней встречей, но и повлечет необычайные последствия.

Джон провел тот день, развлекая Морин, — с сиамской кошкой в руках и с трехлетним Джулианом, неотступно топотавшим следом, он водил ее по своему особняку с ковровым покрытием и обшитыми деревом стенами. Beatles считали, что Морин безумно классная, с ее чистым произношением и провокационными вопросами, и в своей вышедшей статье та ясно выразила мысль, что особняк в стиле Тюдоров среди домов богатых биржевиков не подходит для индивидуалиста Джона Леннона. Но Джон уже и сам пришел к такому же выводу, когда показывал весь тот дорогой хлам, который нежданное богатство позволило ему покупать и тут же забывать о нем: пять телевизоров (в большинстве семей в те времена был только один); три машины; телефоны повсюду (он даже не знал номера); обитая пурпурным бархатом гостиная; «однорукий бандит» и ныне заброшенная комната с треком Scalextric для игрушечных машин.

Он всю жизнь любил читать, и теперь у него была целая комната с книжными шкафами — от серии «Этот Вильям», любимой с детства, до поспешно купленных изданий Толстого в кожаном переплете… которые он так до сих пор и не прочел, равно как и тома Свифта и Теннисона — ведь в сутках лишь двадцать четыре часа. Впрочем, Оруэлла и Олдоса Хаксли он, возможно, проглядывал.

Как и у Пола, у него тоже была собственная музыкальная комната на верхнем этаже, с шестью соединенными магнитофонами и массой других электрических игрушек, причем он мало какие из них мог запустить. В общем-то, этого стоило ожидать от любой рок-звезды, — и только когда они дошли до его «чудаковатостей», проявилась его любовь к веселому абсурду: восемь бесполезных зелененьких коробочек с мигающими красными лампочками; рыцарские доспехи; подарок от Харрисона — пара костылей: возможно, не очень умная шутка о сценических «спаззи» Джона, которые тот теперь, слава богу, прекратил, — и костюм гориллы.

Костюм гориллы?

«Я подумал, а вдруг пригодится. Но надевал его только дважды. Решил, летом нацеплю его и буду гонять на «феррари»». Еще он думал, а пусть другие битлы тоже купят костюмы горилл, и они как соберутся все вместе — ливерпульская четверка в костюмах горилл… Почему-то никто из друзей их не купил, и тогда ему пришла в голову новая идея. «Если надевать костюм без головы, то получилась бы удивительная шуба — с ногами». Затем он добавил: «Это единственный костюм, что мне подходит».

Еще была огромная Библия и распятие, которые бы впору пришлись на алтаре в католической церкви. Религия была постоянным фоном в жизни любого ливерпульского мальчишки, да и Джона сопровождала в те несколько недель, когда он был певчим в вултонском хоре, и на протяжении всей школы. В «Куорри-Бэнк» Леннон смешил друзей, рисуя мультяшного Иисуса на кресте с парой домашних тапочек под распятием, а в колледже насмешки шагнули еще дальше — он изобразил распятого Христа с эрекцией.

Религия всегда казалась ему обманом, он вечно на нее нападал, и в тот вечер, когда они болтали с Морин, высказал свои взгляды открыто. «Христианство уйдет, — заявил он. — Оно угаснет и исчезнет. Что тут спорить? Я прав. И время докажет мою правоту. Сейчас мы популярней Иисуса. Не знаю, что уйдет первым, рок-н-ролл или христианство. Иисус был ничего, но его последователи — тупые и заурядные. Это они все исказили и тем самым, на мой взгляд, испортили».