Героев из разных страт я сделал более-менее равновеликими, и каждому дал свой сюжет (конечно, мотивированный судьбой социальной страты, но ею не исчерпывающийся): пленный швед чертит карту, ссыльный украинец попадает под языческое проклятие, бухарский торговец влюбляется в свою рабыню из инородцев, священник гонится за почитаемым идолом и так далее. Эти линии я переплёл неразрывно, чтобы они поддерживали друг друга. Но каждая такая линия — как бы «малый» роман своего жанра: привычный реализм, политический детектив, исторический и военный жанры, мистика.
Мистика, которая вас покоробила, — тоже не ради того, чтобы «привлечь молодёжь, подсаженную на фэнтези».
Во-первых, мистика присутствует в исторических документах. Например, в житиях святых (Иоанна и Филофея) и в книге Г. Новицкого об остяках. По этим историческим документам Филофей действительно изгонял демонов, и ему действительно явился дух почившего Иоанна. Так что формально у меня даже не мистика, а документалистика. Такой вот парадокс.
Во-вторых, я всегда меняю «угол подачи» — описываю жизнь с позиции героя, с позиции его культуры и морали. И с позиции многих героев (инородцев или глубоко верующих людей) мистики просто не существует: все чудеса, боги и демоны — явления их реального мира. Так что не путайте реконструкцию мировоззрения и жанр фэнтези.
«Тобол» — ларчик с секретом. Чтобы его разгадать, нужен культурный кругозор и желание думать, исходя из содержания романа. Уверен, что некомпетентные критики сразу навесят на «Тобол» ярлыки «фэнтезятины» и «традиционализма» — но на ярлыки много ума не надо.
Традиционный исторический роман — это «иллюстрация» истории. Современный роман — «игра» в историю. Чтобы история в нём не превратилась в «альтернативную», меняется традиционная система образов, традиционная структура сюжета и позиция автора
У сердитого мальчика Гершензона нет прототипа. Когда-то давно, в студенческие годы, у нас в общаге ходила шутка: «Береги честь смолоду, коли рожа крива». Из этой шутки я взял метод составления речей Гершензона и по этому методу (вернее, почти везде по этому методу) придумал все фразы Гершензона. Лично мне больше всего нравится перл «подальше положишь — другие возьмут». И жаль, что не влезло такое: «Ученье — свет, а жизнь одна».
Большинство жаргонизмов и выражений — из жизни. Но некоторые я придумал — или по аналогии (например, есть выражение «объясню через печень!», а я придумал «не дрожжи мозгом!»), или просто на игре созвучий (прошу прощения за пример: «кто тут свободой залупотребляет?»). Но все эти слова и выражения — «быдлячие», поэтому «на грани фола». Такова специфика той социальной среды, которую я описывал.
Новицкий говорит не по-украински, а на суржике. Суржик не имеет устойчивых форм, и каким он был триста лет назад — не знает никто. К тому же речь — явление с ярко выраженной индивидуальностью.
А если разбираться глубже, то речь Новицкого — даже не суржик. Суржик — компромисс между русским и украинским языком, чтобы понимали и русские, и украинцы. Однако Новицкому не требуется, чтобы его понимали украинцы: других украинцев в романе нет. Речь Новицкого — это попытка говорить украинскими словами по-русски. Вот есть стишок: «Айне кляйне поросёнок вдоль по штрассе шуровал». Это же не русско-немецкий «суржик». Это русская речь немецкими словами и выражениями. Так и у Новицкого.