Быть Хокингом

Во время отъезда Стивена в Европу дети, Энни Дике и я отправились на кораблике на остров Каталина по очень неспокойному морю. В те дни остров был настоящей жемчужиной, не обремененной цивилизацией и дорожным движением. Больше всего нас впечатлило то, что дно нашей лодки было прозрачным. Вид спокойного мерцания подводных глубин, где водоросли вырастали длиной до шести метров, а рыбы, не замечая нашего присутствия, сновали между ними с молниеносной грацией, заворожил нас. Меня поразило то, что мы можем жить бок о бок с такой загадочной красотой буквально у наших ног, не обращая на нее никакого внимания. Посетив Каталину еще раз в 1996 году, я увидела остров, утративший свою девственную красоту – как над водой, так и под ней. Эта перемена была для меня символом изменений, произошедших с нами за этот период.

Поскольку год в Калифорнии подходил к концу, я могла подвести итог: хотя мы получили массу полезного опыта и положительных впечатлений, именно в этот период определился растущий разлом между нашим безоблачным образом в глазах общественности и сгущающимися тучами на личном фронте. Кроме того, я пережила жесткое столкновение с собственными ограничениями. Возможно, Люси и была отсталой пловчихой в свои три года; но я, определенно, оказалась отсталой матерью.

Все это время я непреклонно шла к цели – посвятив себя Стивену, дать ему шанс раскрыть свой гений. Но в этом процессе я ощутимо утрачивала собственную индивидуальность.

В Америке, где зарождалось движение за равноправие женщин и мужчин, считалось, что если женщина не работает к тому времени, когда ребенку исполнилось два года, то она жалкая неудачница с огромной брешью в области «самореализации». Поэтому я с головой окунулась в омут суматошной активности. Бесконечный поток посетителей, каждый день новые лица, книги из библиотеки и, конечно же, дети – все это более-менее отвлекало меня от влияния жизни на краю Калтеха, водоворота, обесценивающего любого, кто не является научным гением международного масштаба. Калтех являлся храмом, куда посвященные приходили возложить дары на алтарь науки, в частности физики; все остальные были не в счет. Клуб для жен доблестно сражался за своих членов, развлекая их поездками в Музей Гетти, на концерты и в театры; но жены были несчастны, обесценены и деморализованы одержимостью мужей наукой.

Водовороту Калтеха не удалось поглотить меня, но я неизбежно возвращалась к вопросу о том, что же со мной происходит. Однажды в выходные в Санта-Барбаре, в то время как Стивен увлеченно беседовал с коллегой Джимом Хартлом, а дети играли, я сидела на пляже, подоткнув одеяло, чтобы укрыться от ледяного ветра, и смотрела на море. Я пропускала песок сквозь пальцы и спрашивала себя о том, куда катится моя жизнь. Что я могла бы предъявить в свои тридцать лет? У меня были дети – мое «хорошее», по определению Тельмы Тэтчер – и Стивен. Безмерно гордясь его исключительными достижениями, я тем не менее не чувствовала, что это и мой успех, хотя все, что происходило с ним, имело для меня центральное значение: награда, связанная с почестями и славой, или один из тех опасных для жизни приступов удушья, которые заставали его врасплох. Я любила его за его мужество, острый ум, чувство смешного и абсурдного, ту нотку порочности в его харизме, которая позволяла ему – и до сих пор позволяет – заставлять большинство людей, включая меня, плясать под свою дудку. Все это время я непреклонно шла к цели – посвятив себя Стивену, дать ему шанс раскрыть свой гений. Но в этом процессе я ощутимо утрачивала собственную индивидуальность. Я больше не могла считать себя испановедом и даже лингвистом и чувствовала, что не пользуюсь авторитетом ни в Калифорнии, ни в Кембридже. Возможно, все мои попытки завязать как можно больше социальных связей и посетить как можно больше мест можно было переформулировать, по Фрейду, одной фразой:

«Пожалуйста, заметьте и меня!»