Быть Хокингом

Эти и другие дела отвлекали меня от проблем с деревьями и садом на Вест-роуд, 5. Я совсем не думала о них вплоть до одного понедельника в июле 1993 года: странным образом эти мысли постепенно превратились в непреодолимое желание пойти в сад. Мой разум подавлял это загадочное чувство, так как в тот понедельник я была слишком занята подготовкой к летним каникулам и другими делами. Только в конце недели я нашла время заглянуть на Вест-роуд по дороге домой из последнего перед каникулами похода по магазинам. Когда я завернула за угол, передо мной предстало ужасающее зрелище. Там, где я ожидала увидеть хорошо знакомую, любимую гавань из цветов и зелени, я увидела массовое бессмысленное разрушение. Дальний конец сада был разграблен, уничтожен. Там, где раньше были деревья и кустарники, розы и маки, птицы, ежики и белочки, теперь я видела лишь огромную черную дыру в земле, грязный кратер, где лежала мать-земля, обнаженная, опустошенная и незащищенная. Быстрый подсчет в уме выдал цифры: не менее сорока деревьев было срублено, уничтожены самые потрясающие из них – в том числе красный кедр, под чьими тенистыми ветвями Бамбошка, маленький кролик Тима, завел себе кладовую. Пока я стояла, пригвожденная к месту, шокированная сценой разрушения и отказывающаяся верить своим глазам, я вспомнила про тот странный зов, который почувствовала в начале этой недели. Могли ли деревья действительно звать меня на помощь? Что же стало с моими попытками защитить их природоохранными распоряжениями?

Я отправила запрос в муниципалитет, однако там не смогли найти записей моих ранних запросов о создании природоохранных распоряжений для деревьев. Когда комитету по планированию были представлены планы постройки нового здания, там лишь несколько раз мимоходом упоминалось о паре небольших кустиков и молодых деревцах, поэтому комитет дал добро без дальнейших вопросов. Защита деревьев, якобы обеспеченная их нахождением в природоохранной зоне, ничего не значила. Однако трагедия носила поэтический отпечаток закономерности. Участь деревьев и сада отражала участь, постигшую нас. Трудно было бы придумать более емкую и горькую метафору конца нашей семейной жизни, чем эта черная дыра в земле.

Заключение

Февраль 2007 года

Я начинаю писать это новое заключение в ожидании девяти с половиной часов полета в Сиэтл. Совсем скоро аэропорт Хитроу растает внизу, уступая место лоскутному одеялу английских зеленых полей, пока мы взмываем к облакам. Это путешествие я проделывала много раз после 1967 года, и сейчас появление второго внука на другом конце планеты служило отличным лекарством от боязни перелетов. Пока мы следуем над заснеженными шотландскими горами, держа курс на северозапад к Исландии и Гренландии, я путешествую во времени, вспоминая тот полет, когда Роберт был еще совсем маленьким, а у Стивена, его отца, начали проявляться первые признаки мотонейронной болезни, и я в очередной раз поражаюсь стечению обстоятельств, благодаря которому Роберт стал жить в Сиэтле со своей женой Катриной, талантливым скульптором, и их маленьким сыном. Меня также поражает и то, что Стивен, которому, по прогнозам врачей, в 1963 году оставалось жить примерно два года, сейчас, сорок четыре года спустя, не просто все еще жив, но недавно получил самую престижную медаль Королевского общества – медаль Копли[198].

В 1995 году, когда я была в гостях у Роберта, полугодом раньше начавшего работать в «Майкрософт», я ощутила поэзию Сиэтла, на котором замкнулся круг почти всех лет нашего брака. Теперь, когда мы готовимся отметить в этом городе первый день рождения нашего маленького внука, которого назвали Джорджем в честь моего отца, я ощущаю поэзию совпадения еще сильнее. Я лечу не одна: со мной Роберт, возвращающийся в Сиэтл со вчерашних похорон моей матери. Она очень мирно и тихо умерла во сне всего неделю назад из-за внезапной болезни. В это время я была на репетиции и почувствовала, как мама уходит, легкой дрожью, взмахом крыльев ангела. По моему возвращению домой меня ждало сообщение из больницы, но мне оно было не нужно, ведь я уже знала, что произошло.

Тогда в Сиэтле в 1995 году, вскоре после окончательного оформления развода и год спустя после публикации At Home in France, я всерьез задумалась о написании длинных мемуаров о моей жизни со Стивеном. Поэтому я очень удивилась, обнаружив по возвращении в Кембридж сообщение от издателя, предлагавшего мне сделать именно это. В том сентябре слова изливались на бумагу быстро и вдохновенно, как будто я хотела поскорее освободиться от прошлого, в котором были и головокружительные пики достижений, и глубины разочарования и безысходности. Мне приходилось проживать это прошлое снова и снова и четко определить конец длинной эпохи перед тем, как приступить к новому будущему и отдать должное издательской группе, которая позволила мне спонтанно рассказать мою историю. Первое издание представляло собой спонтанное и очищающее бурное проявление оптимизма, эйфории, угнетенности и горя.