Быть может…

Чернобровка

Я вспомнил юную девчонку

Шестьдесят годов назад.
Чернобровку звали Кия,
В другом конце жила от нас.

Я в то время был мальчонком

Лет шестнадцать с небольшим,
Но любовь уж зарождалась
В раннем возрасте моем.

Она была меня постарше

Вроде годиком одним.
Была стройною, красивой
Не чета каким другим.

Я ее еще не сватал

Был молоденьким тогда.
О женитьбе не мечтал я,
Но любовь пришла сама.

Бередила наши души,

Трепетало сердце в нас.
Ах, куда все это делось?
Неужели был тот час?

Вспомни, Кия, дорогая,

Ведь была у нас любовь,
А целоваться мы стеснялись,
И не настигла с тобой ночь…

А вот и одно из последних, от 3 мая 1986 года:

Старушке Кие посвящаю

Ты все еще жива, старушка

И скучаешь все одна.
Вспоминаешь наше детство,
Как любовь у нас была.

Все ты думала, мечтала

Замуж выйти за меня,
Но не сбылись те мечты —
За другого вышла ты.

Ты сама уже не помнишь,

Как случилось, почему
Мы рассталися с тобою,
Я и сам уж не пойму.

Но все ж мы изредка видались

Через пять иль десять лет.
Ты детями обложилась,
Песни некогда нам петь.

А там война все покрушила,

Пришлось работать день и ночь,
А жизнь все шла, и ты трудилась,
Чтобы детей поднять одной…

Дочитав письмо, внучка уронила руки на колени и вдруг горько заплакала.

– Ты чего это, девка?

– Бабушка-а-а, мне уже сорок лет, а мне никто таких писем никогда не писал… и уже никогда не напишет, – рыдала внучка.

– Да ты что? Такая молодая, красивая-то какая стала! У тебя семья, муж, сын, хата своя, работа важная. Чего еще надо? Только вот как ты с ним целуешься-то, с таким бородатым? – вспомнила она внучкиного мужа. – Усы-то не мешают?

– Нет, не мешают, – рассмеялась внучка сквозь слезы. – Только про любовь никогда не говорит, а стихи всего один раз написал, да и то от тоски зеленой в санатории.

– Что ж, любовь-то первая, как детство счастливое, не забывается, светит потом всю жизнь. Поди, и сама знаешь. Я ведь помню, как ты тут слезы-то у меня лила, в седьмом-то классе… И потом, когда приезжала уж девушкой взрослой, тоже с ним виделась… с этим, который с коньками-то тебя провожал. Не знаешь, где он теперь?

– Нет, не знаю. Ушел в армию, потом написал мне, что будет возвращаться через Москву. А я уже переехала на другую квартиру и вскоре вышла замуж. Письмо прочитала только через два месяца и отвечать не стала. Так все и кончилось.

– Я вот о чем попросить тебя, девка, хотела. Ты ведь хоронить-то меня приедешь?

– Ну а как же, вот на пенсию выйду лет через пятнадцать и приеду с тобой прощаться, – пошутила внучка. – Прабабушка Евфимья до девяноста дожила, а ты уж постарайся чуть побольше.

– Да я серьезно. Ты забери потом эти письма. Не хочу, чтобы после надо мной девки да ребята мои смеялись. Скажут, вот старая дура, любовь у нее на уме была… А ты, знаю, девка чувствительная, душевная, не осудишь свою маму-стару, как ты меня маленькой звала…

* * *

Потом внучке удалось еще раз вырваться в Челябинск и навестить бабушку, которой пошел уже восемьдесят пятый. Она плохо себя чувствовала, но держалась. На зиму собиралась переехать к младшей дочери, пока у той сын в армии. Прощаясь, бабушка спросила:

– Ты помнишь про письма? Заберешь их? Не бросишь сразу в печку?

– Не волнуйся, заберу и сохраню как память о тебе.

Через полгода, теплым майским днем, бабушки не стало. Буйным цветом распустилась ее любимая яблоня рядом с домом, но уже не могла порадовать свою хозяйку. Проснувшийся огород застыл в ожидании новых посевов. В существование смерти верить никак не хотелось.

После поминок бабушкины дочери разбирали ее нехитрый скарб, откладывая себе что-то на память. Предложили и старшей внучке что-нибудь взять из оставшегося.

– Мне ничего не нужно. Но я обещала бабушке забрать коробку, там в шкафу, на верхней полке, – показала она.

Женщины переглянулись и попросили подождать… за закрытой дверью. Потом ей вынесли коробку с письмами, которые, конечно же, все перетрясли, и старенький алый сарафан. Тот самый, свадебный, который когда-то хранился в кованом сундуке и чуть было не стал половой тряпкой в равнодушных руках.