Быть может…

Молодой нетрезвый парень, решивший замерзнуть в сугробе назло жене на том же бульваре; возвращавшаяся с работы Кира случайно заметила в темноте одиноко торчавшую из снега руку в черной перчатке. Подействовал только один довод: «А как же твоя мать это переживет?»

Сосед, повесившийся в собственной квартире, – и барабанный стук в Кирину дверь. Тогда Кире с трудом удалось его кое-как откачать (пригодились занятия в сандружине на ее предприятии), но жена парня отказалась от «Скорой»: «Выпимши он, еще заберут…» Спустя полмесяца, в день своего тридцатилетия, совпавшего с Днем защиты детей, сосед, отец двухмесячной дочки, повторил свой «подвиг». И опять в Кирину дверь барабанили среди ночи. На этот раз они вместе с мужем пытались вернуть его с того света до приезда «Скорой», которую Кире пришлось вызывать самой вопреки протестам жены, отсиживавшейся, как и в первый раз, все это время на кухне.

Здоровый дядька, упавший ей прямо под ноги около ее собственного дома; найти исправный телефон на улице и вызвать «Скорую» в то время – проблема, дождаться ее и объяснить, почему ты не знаешь его имени-фамилии и прочее – еще большая проблема.

И тот искалеченный парнишка, которого врачи выхаживали полгода: Кира случайно увидела ранним утром из окна своей квартиры на двенадцатом этаже в скверике напротив лежащего в неестественной позе человека; начало 90-х – избитого до полусмерти десятиклассника, пришедшего в гости к приятелю, выбросили умирать в тени деревьев на обледеневшей земле…

И много еще чего было.

За что ей все это? Может, судьба напоминает ей таким образом о неоплаченных долгах?

Привычно спрашивая на улице растерянных стариков и детей, не нужно ли им чем помочь, Кира, теперь уже и сама пожилая женщина, невольно думает: «Может, и мне кто протянет руку, когда упаду?».

Москва, октябрь 2014 г.

По долинам и по взгорьям…

Ну кто придумал устраивать собрания после работы? Да еще для прослушивания «политинформации», которую заместитель начальника их главка будет читать по бумажке битый час, бубня себе под нос. Есть же газеты! Кто хочет – читает, кто не хочет, довольствуется вполне достоверным «сарафанным радио» или «вражьими голосами». 1984 год. Все придерживаются принятых правил игры: в «речах» – одно, на языках – другое, а в головах – совсем противоположное.

Никто вслух вопросов докладчику не задает, только мысленно: «Когда ты, наконец, заткнешься, рожа гебешная?!» Особенно смешно слушать его «покаянные» призывы: «Да, права наша Партия, распустились мы все в последние годы, дисциплины – никакой, да и работаем спустя рукава». Вот гад блатной! Он-то когда работал? Из-за границы не вылезал, проходимец, и в главке толку от него – экстерьер один, а внутри пусто. Вот из-за таких, которые «спустя рукава» руководят сельским хозяйством огромной страны, она, эта самая страна, скоро зубы положит на полку за ненадобностью.

Попадая правдами и неправдами «с мест» в центральный аппарат министерства, начальники, даже самые никчемные, начинали не с преодоления застойной мертвечины на новом участке работы, о которой верещали с высоких трибун, а с благоустройства своих кабинетов, где еще не выветрился дух прежнего хозяина. Все кардинально перестраивалось под вкус очередного местоблюстителя, менялись мебель, оснащение «комнаты отдыха» и секретариат (каждый прибывал на новое место службы со своим «самоваром»). Параллельно шел подбор квартиры в зависимости от кругозора: народ из глухомани требовал жилье только в доме на улице Горького, более цивилизованная публика предпочитала Кутузовский (ведь там жил сам Брежнев!) или, на худой конец, ближний Юго-Запад. Не забывали и о госдачах, которые вскоре чудесным образом становились их собственными.

Отдельная песня – семья: испокон веку на Руси водится: «Ну как не порадеть родному человечку!» Для жен и родни – «теплые местечки», для детей – места в престижных вузах. И пайки – из сотой секции ГУМа и других малоприметных подъездов. А остальной народ (даже министерские рабочие лошадки) – пусть живет, как хочет!

Эти злобные мысли разбередили ей душу. А молока сегодня из-за этого чертова собрания уже не купить. И масло дома тоже, кажется, кончилось… Ой, что-то народ зашевелился, зашуршал, зашаркал по паркету, незаметно подползая к выходу. И – с низкого старта в гардероб.

На улице уже стемнело. Конечно, зимой в половине восьмого – уже ночь. Но Садовое Кольцо грохотало не меньше, чем днем. В их огромном кабинете, где полтора десятка сотрудников без конца названивали на разные голоса во все концы страны, невозможно было открыть окно: люди не слышали сами себя. Хорошо, что от министерства до «Лермонтовской» не больше семи минут ходу. В сапогах на высоких каблуках и шубе много не походишь.

Каких-то лишних полтора часа – и нарушается давно установленный порядок: в это время уже пора «метать на стол» и кормить семью, а она только входит в метро. Муж в командировке, ребенок один, похватает куски из холодильника и будет ждать маму с работы. Хоть бы вчерашние котлеты разогреть догадался!