«Быть может за хребтом Кавказа»

Через два с половиной месяца — ответ (28 сентября 1838 г.): «Высочайше повелено оставить эту просьбу впредь до времени»; Раевский через год напомнил, военный министр Чернышев положил резолюцию: «Не считаю нужным вновь докладывать» [ЦГВИА, ф. 1, оп. 1, № 12091].

Царь отказал, хотя просьбу поддерживал старинный друг и сослуживец Волконского граф Воронцов. Действительно, бывшего боевого генерала, князя — в рядовые: слишком соблазнительно и для тех солдат, что его помнят, и для тех офицеров, которым «только бы досталось в генералы».

Не пустили Волконского; не пустили другого бывшего генерала — Михаила Фонвизина. Одновременно отказали в Кавказе и осужденному декабристу совсем другого «чина и положения» — Мозалевскому: прапорщик Черниговского полка, посланный Сергеем Муравьевым-Апостолом, чтобы взбунтовать Киев, он, конечно же, встретит на Кавказе своих прежних солдат; ведь туда отправлена бóльшая часть старого Черниговского полка. Бывший офицер и его бывшие солдаты с оружием в руках: этого никак нельзя допустить!

Мозалевский остается в Сибири, где вскоре умрет от болезней и тоски…

Тут пора отметить, что на войну и выслугу просились далеко не все декабристы.

В 1837 г. (как раз в то время, когда Одоевский и его друзья собираются на Кавказ) наверх идут просьбы двух несчастных женщин. Анастасия Якушкина по-французски умоляет наследника (будущего Александра II): «Разлученная с моим мужем в возрасте 18 лет, я не могла разделить его изгнание, обремененная двумя детьми, чей возраст требовал материнской заботы. О монсеньер, Вы, кому назначено судьбою быть утешителем несчастных, будьте и нашим утешителем […] Не отвергайте просьбы женщины, несчастной матери»; Якушкина просит перевести мужа на гражданскую службу «в Киев или какие-нибудь другие южные губернии».

К этой просьбе присоединилась Екатерина Федоровна Муравьева: «Я имею двух сыновей, которые после всех потерь составляли некогда единственное мое счастие, они в Сибири более уже десяти лет, а ныне поселены в Иркутской губернии»; ходатайствуя за сыновей, Никиту и Александра Муравьевых, мать умоляет «по расстроенному здоровью старшего (Никиты), лишившегося в Сибири добродетельнейшей жены, оставившей ему малолетнюю дочь слабого сложения, перевести их в Киевскую или Воронежскую губернию, если же нельзя — то в Западную Сибирь в Ялуторовск, „дабы не такое ужасное пространство разлучало меня с ними“».

Царь, прочитав прошение, велел спросить, не желают ли Муравьева и Якушкина, чтобы их дети были «определены рядовыми в Отдельный Кавказский корпус» [ЦГВИА, ф. 1, оп. 1, № 1150].

Ни Якушкин, ни Муравьевы, однако, не пожелали такой милости.

Михаил Лунин, как уже говорилось, признавал объективную прогрессивность российских войн на Кавказе, но не связывал с этим вопрос об участии в них декабристов… Летом 1837 г., как раз тогда, когда семеро «прощенных» двигались на Кавказ, Лунин записывает резкие слова: «Мне стало известно, что некоторые наши политические ссыльные изъявили желание служить в Кавказской армии, чтобы вернуть себе милость правительства. Они правы. Однако было бы неосторожно решиться на такой шаг, не подвергнувшись прежде небольшому испытанию. В первый день получить пятьдесят палочных ударов, на второй сто, на третий двести, что вместе составит триста пятьдесят палочных ударов. После такого испытания можно будет сказать: достоин, достоин…» [Лунин, с. 40].

Эта ирония адресована многим, и, может быть, более всего Александру Ивановичу Одоевскому…

Мы не будем отстаивать правоту тех, кто не шел на Кавказ, и тех, кто просился: подавляющее большинство этих людей сумело отыскать благородные, честные пути и там, и тут…

Но вот Одоевскому — лучше б не ехать… Ох, уж это наше знание ответа, знание того, что с ним произойдет! Иногда оно гнетет историка, который мечтает каждый раз быть если не «создателем», то хоть первооткрывателем случившегося.

И все же не для кавказских пуль и лихорадки был рожден на свет Александр Одоевский (впрочем, и не для сибирской тоски).

Глава 8 Мой милый Саша

Как от любви ребенка безнадежной…

Лермонтов

 Летом 1837 г. семь декабристов движутся из сибирской Азии в кавказскую, а вслед за ними несутся вдогонку и опережают разнообразные секретные бумаги. Царь специально распоряжается — всех семерых поместить «в разные батальоны под строгий присмотр и с тем, чтобы они непременно несли строевую службу по их званию и без всяких облегчений»; меж тем «в инстанциях» решается важный казуистический вопрос: у двух пересылаемых, Нарышкина и Розена, есть жены, у Розена — еще и дети: как с ними быть? Ведь жены, отправившиеся за мужьями в Сибирь, «не имеют права оттуда возвратиться в Россию до смерти мужа. Прижитые же в Сибири дети принадлежат податному сословию». После долгих размышлений высшие власти пришли к глубокомысленному заключению: «Буде жене Розена разрешено будет выехать из Сибири, то нельзя, кажется, отлучить от нее малолетних ее детей».