«Быть может за хребтом Кавказа»

Из приведенных строк можно сделать несколько существенных выводов:

Что известие о смерти Александра I (19 ноября 1825 г.) до Кавказа еще не дошло.

Что восхищение Грибоедова Ермоловым не только не ослабело — возросло.

Что Ермолов охотно разделяет досуги с острым Грибоедовым, не очень в нем нуждаясь («не хотел, но я сам навязался»); известно, что в станице Червленной «Горе от ума» читалось вслух Ермолову и его сотрудникам Вельяминову, Мазаровичу [Ермолов Алдр., с. 101]; однако мы не ведаем, как принял тогда генерал сочинение «надворного советника». Лишь много позже кое-что узнаем от Пушкина, но о том разговор в свое время…

Можно не сомневаться, что горная, лесная свобода и барабанное просвещенье — одна из постоянных тем «за ужином и после глубокой ночи». Очевидно, Грибоедов в те часы иронически и всерьез трактовал ситуацию: дикая вольность, насильственное просвещение («конгревы» — военные ракеты английского изобретения); разумеется, возникали исторические параллели: древний Рим и покоренные народы, Петр Великий и свой собственный народ… Кажется, среди этих разговоров были сочинены «Хищники на Чегеме», где Грибоедов ведет речь как бы языком горной и лесной свободы; и это в высшей степени интересное столкновение в одном лице чиновника, обязанного с той свободой бороться, и поэта, вражьей вольностью опьяненного:

Окопайтесь рвами, рвами,
Отразите смерть и плен —
Блеском ружей, тверже стен!
Как ни крепки вы стенами,
Мы над вами, мы над вами,
Будто быстрые орлы
Над челом крутой скалы.

Наши — камни, наши — кручи!

Русь! Зачем воюешь ты?
Вековые высоты
Досягнешь ли?…

Исторические разговоры Грибоедова и Ермолова, двух замечательных и похожих людей, которые не знают, что недолго им разговаривать.

Оба находят, что «плюют на историю», т. е. на сложившиеся, тысячелетние обычаи, нравы; меж тем «плевать» опасно — и пусть не теперь, но поскорее нужны какие-то иные меры для просвещения, умиротворения горца. Чуть позже Грибоедов добавит: «Действовать страхом и щедротами можно только до времени; одно строжайшее правосудие мирит покоренные народы с знаменами победителей» [Гр., т. III, с. 186].

Для начала — правосудие; очевидно, подразумеваются и какие-то иные связи, духовные, экономические, но в будущем, в будущем… Пока же — «имя Ермолова еще ужасает; дай бог, чтобы это очарование не разрушилось».

В Собрании писем Грибоедова следующий за письмом Бегичеву документ писан на 11 дней позже: послание от 18 декабря 1825 г. близким петербургским друзьям — Андрею Жандру и Варваре Миклашевич — все из той же Екатериноградской станицы: «Смерть государя причиною, что мы здесь запраздновали и ни с места… Коли поход в Чечню не состоится, то я долее не выдержу; как ни люблю Алексея Петровича, но по совести сказать, на что я ему надобен?»

В письме приветы «нашему Александру Одоевскому» и предвкушения грядущей встречи; Одоевский же успел 14 декабря выйти на Сенатскую площадь, восклицая «Ах, как славно мы умрем!»

За день до написания письма, 17 декабря, Одоевского уже доставили в Алексеевский равелин…

В бестелеграфном мире одновременность как бы не существует, и Грибоедов продолжает: «Какое у вас движение в Петербурге!! А здесь… Подождем, Варвара Семеновна, понуждайте нашего ленивца, чтобы не отставал от Одоевского, я перед вами на колена становлюсь. Пишите к дальнему другу и родственнику вашего избранья. Сто раз благодаря вас, что нянчите Вильгельма, чур не заглядываться, тот час треснетесь головою об пол» [Гр., т. III, с. 188].

Высокий рост Вильгельма Кюхельбекера (так что опасно «заглядываться») как раз в эти дни включен в его особые приметы: беглеца разыскивают и скоро догонят в Варшаве…

О том, как отразилось на судьбе Грибоедова и Ермолова восстание на Сенатской площади, существует большая литература. Наиболее подробный анализ событий представлен в известной монографии «Грибоедов и декабристы» (см. [Нечкина, гл. XVII]).

27 декабря, Петербург — приказ об аресте Грибоедова.

22 января 1826 г. в крепость Грозную, где находились Грибоедов и Ермолов, примчался фельдъегерь Уклонский с предписанием «немедленно взять под арест чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оные, так и его самого под благонадежным присмотром в Петербург».

Между этими событиями произошло еще одно, немаловажное для нашего рассказа и, кажется, ускользнувшее от внимания следователей.