«Быть может за хребтом Кавказа»

В Петербурге поэт задумал и другие дела в том же духе, прежде всего Закавказскую компанию, но о ней речь впереди.

При отъезде же из столицы старому коллеге, а ныне подчиненному чиновнику Амбургеру написано следующее: «Император Николай обладает энергией, какой не имели его предшественники, и приятно быть министром государя, который умеет заставить уважать достоинство своих посланников. Кстати, устройте так, мой друг, чтобы всюду меня принимали наиболее приличествующим мне образом. Мой чин невелик, но моему месту соответствует ранг тайного советника, фактически превосходительства. И потому по сю сторону Кавказа везде меня принимать, как мне подобает: полицейские власти, исправники, окружные начальники, и на каждой станции чтобы выставлялся для меня многочисленный кавалерийский эскорт. У меня есть почетный караул, наравне с Сипягиным; так было и в лагере Паскевича; так как здесь всяк равен, то мне пишут не иначе, как министру, и нет у меня начальства, кроме императора и вице-канцлера… Вы знаете, что на Востоке внешность делает все» [Гр., т. III, с. 357].

Отсюда видно, что план встречи полномочного министра, едущего в Персию, Грибоедов откровенно продиктовал из Петербурга (возможно, отправил «инструктивное письмо» не только Амбургеру, но и Паскевичу, чтоб встретили получше).

Ермоловские уроки: «Я многих, по необходимости, придерживался азиятских обычаев…»

Уроки ермоловские, власть почти ермоловская («почетный караул, наравне с Сипягиным», а Сипягин — тифлисский военный генерал-губернатор).

Статский советник, посланник, еще не приехал, только выехал в седьмой раз, а уже пошла писать тифлисская губерния… Паскевич приказал военному генерал-губернатору, тот — гражданскому губернатору, гражданский — исправникам, приставам «встретить г. Министра приличным образом и сопровождать его при безопасном конвое чрез горы… Уездным исправникам встречать его на границе своего уезда и сопровождать до границы другого… В Тифлисе полицеймейстер города должен встретить его у заставы и сопровождать к намеченной ему в доме господина главнокомандующего Грузией квартире».

Подобные приказы разосланы по всем направлениям, даже на Каспийское побережье, «ежели господин статский советник Грибоедов из Санктпетербурга отправится в Астрахань, а оттуда морем в Баку…»; но вот управляющий горскими народами майор Чиляев (между прочим, добрый приятель декабристов, Грибоедова, Пушкина) извещает, что «2-го числа сего июля прибыл в Дарьял г. статский советник Грибоедов, высочайше назначенный министром при Тегеранском дворе», и все должностные лица от хребта до Тифлиса приступают к выполнению приказа о торжественной встрече (см. [ЦГИАГ, ф. 2, оп. 1, № 3783]. Дело — на 16 листах — «об оказании статскому советнику Грибоедову приличных почестей»).

Автор великой пьесы сам себе пишет «мизансцены»-инструкции и устраивает церемониал. В чине статского выполняет функции тайного, а скоро, верно, и станет тайным, обгонит Карамзина, Жуковского, а там недалеко до Державина.

Но близкие люди, согласно и независимо друг от друга, вспоминали потом, что Грибоедов имел дурные предчувствия. Пушкин запомнил его печальным: «Вы еще не знаете этих людей: вы увидите, что дело дойдет до ножей». Другим собеседникам полномочный министр жаловался, что его отправляют в «политическую ссылку». В одном из последних писем, уже из Персии, писал близкому другу П. Н. Ахвердовой: «Нет, я не гожусь для службы! Мое назначение вышло неудачным. Я не уверен, что выпутаюсь изо всех дел, которые на мне лежат; многие другие исполнили бы их в сто тысяч раз лучше» ([Гр., т. III, о. 231], подл. на франц. яз.).

Поговаривали и о том, будто Грибоедова угнетало его «творческое бесплодие», что, если бы в словесности дела шли в ту пору столь же удачно, как в политике, все сложилось бы иначе.

«И вот перед ним встала совесть, и он начал разговаривать со своей совестью, как с человеком. […]

— Не нужно было тягаться с Нессельродом, торговаться с Аббасом-Мирзой, это не твое дело. […]

— Но ведь у меня в словесности большой неуспех, — сказал неохотно Грибоедов, — все-таки Восток…» [Тынянов I, с. 388].

Одна пьеса, гениальная. Литература знает авторов одного сочинения, вернее — одного великого сочинения, которое неизмеримо возвышается над остальными, тоже талантливыми…

Сервантес написал много, но он автор «Дон-Кихота» (впрочем, можно говорить о двух книгах, ибо между первым и вторым томом «Дон-Кихота» прошло десять лет). Франсуа Рабле — автор «Гаргантюа и Пантагрюэля». Шарль де Костер — «Легенды об Уленшпигеле», Грибоедов — «Горя от ума».

Жизнь многих творцов одной книги резко разделяется на период до и после шедевра. Сервантес всего на несколько месяцев пережил своего «Дон-Кихота»; Грибоедов, завершив комедию на 29-м или 34-м году жизни (в зависимости от того, когда родился, в 1795 или 1790 г.), не прожил после того и пяти лет.