Быть может

— Нет, вроде «Давай попытаемся», — пробубнил он, чувствуя набегающую на щёки краску. И не уйти, потому что покупатели уже обратили на него внимание, прислушиваясь к диалогу.

— «Поздравляем маму»? — предположила продавщица.

— Да нет, — глухо ответил Глеб и брякнул невесть откуда всплывшее выражение: — Духи… «Со свиданьицем»…

Продавщица засмеялась. Кто-то хихикнул сбоку. Глеба сразу осенило:

— Вспомнил! «Вроде бы».

— Таких тоже нет.

— «Ну, погоди», — подсказал тот, который хихикнул сбоку.

— «Быть может», — произнёс сзади мужской голос приятным баритоном.

— Ах, «Быть может», — обрадовалась продавщица. — Польские духи, давно уже не поступали.

Глеб обернулся. За спиной стоял широкоплечий мужчина лет тридцати, крепко сдавив губами незажженную сигарету. Их взгляды встретились. Глеб увидел, что тот как-то про себя улыбнулся, даже не губами, а дрогнувшей сигаретой, повернулся и вышел из магазина.

Этот тип знает духи «Быть может». Следил за ним. Недалеко от их дома. Глаза, ухмылка и какая-то наглость в дрогнувшей сигарете…

Глеб выскочил на улицу. Широкоплечий спокойно уходил, поблёскивая лысеющей головой в осеннем солнце. Из-за уха сизой лентой выпархивал дымок. Сейчас можно сделать вид, что развязался шнурок — так поступают детективы. Или взять такси и медленно следовать за ним…

На перекрёстке мужчина остановился. Глеб догнал его и неожиданно для себя спросил:

— Закурить не найдётся?

— Вы, кажется, меня преследуете? — улыбнулся широкоплечий совсем не нагло.

— Откуда знаете духи «Быть может»? — прямо спросил Глеб.

— Любимые духи жены. А что?

— Вы женаты?

— А вы правда меня преследуете? — повторил мужчина.

— Я иду за овощами, — ответил Глеб и пошёл в свою сторону, окончательно решив, что он медленно, но верно глупеет.

«Сейчас я признаюсь в том, в чём никому не признавался. За окном осень, какая-то свербящая погода. То льёт, то моросит. Час ночи. Темень такая, что кажется — и солнце больше никогда не взойдёт. Угомонились соседи. Потухнув окнами, потемнел дом напротив. Почти тишина, лишь порыв ветра изредка бросает в стекло пригоршни крупных капель. Тёплая лампа высвечивает на столе аккуратный круг, в котором лежат мои руки…

И что же я, по-вашему, делаю? Не догадаетесь. Я пишу стихи. Да-да: я, мужчина тридцати лет, пишу стихи. Разные. Иногда вот такие:

Котёнок бегом припустил к колбасе —

Её уронила девчонка.

И бантик от радости дрогнул в косе,

И хвостик дрожал у котёнка.

Конечно, мне хочется писать стихи о Вас, но я этого никогда не сделаю. Удивлены? Всё просто — хорошие стихи у меня не получаются, а осквернять Ваше имя рифмоплётством и сюсюканьем не могу. Поэтому пишу о любви — абстрактной, вообще:

Ах, сколько врагов у любви…

Хоть криком на помощь зови.

Глупость, мещанство, наветы

И пережаренные котлеты.

Вдруг новый, ещё один ворог…

С научным названьем — сексолог.

Он даст вам интимный совет:

Подходишь любимой иль нет.

Ах, пылкий Ромео, вставай!

В сексолога шпагу вонзай!

А когда на меня наваливается то одиночество, о котором я писал, наваливается, как ночь на город, тогда пишу такие:

Любят поплакать дети — легко и завидно.

Женщины плачут частенько, если обидно.

Изредка всхлипнут мужчины — им несолидно.

Я только плачу всегда, но это не видно…

И всё-таки я напишу, когда-нибудь да напишу стихи о Вас и для вас. Всё дело, в первой строке. Найду её — и стих пойдёт, но она, эта первая строка, должна быть простой и гениальной, что-то вроде «Я встретил вас…»».