Быть мужчиной. Современная мужественность без насилия, доминирования и страха

Хорош я или плох? Большую часть жизни я считал себя невинным, чистым сердцем человеком, стремящимся быть еще лучше, — свойство белых мужчин, изображающих отстраненность от страданий мира, который их балует. Я старался сохранять «хорошую мину», даже когда депрессия подтачивала мои возможности вести себя адекватно, когда самолечение и полная эмоциональная опустошенность разрушали мои отношения. Это происходило не по моей вине. Приходящее в этот момент осознание, что я не так уж хорош, становилось не поводом для переоценки, а пинком под зад, отправляющим меня прямо в «озеро огненное», мною же созданное. Ненависть к себе вызывает желание подвергнуть риску своих партнеров, работу, здоровье — все, что ты имеешь, — так как ты якобы не достоин этого; и ты превращаешься в палец, занесенный над большой красной кнопкой. Пурна считает, что в основе такого поведения лежит мужской стыд:

— Под стыдом я подразумеваю постоянное беспокойство о том, насколько «по-мужски» ты выглядишь в глазах общества. Этот неразбавленный страх перед людьми, которые, по твоему мнению, считают тебя недостойным, порождает высокомерие.

Я спросил, как все это сказалось на ее муже, Роберте.

— Роб был довольно уверенным в себе человеком, но я не понимала, что за его бравадой скрывались глубокие проблемы, — отвечает она.

Я многого не знала о нем — того, что он не открывал мне из чувства стыда. Основная его особенность — он никогда не говорил, если что-то шло не так. Ему было стыдно. Он считал, что недостаточно выкладывается, чтобы стать образцовым мужчиной. Например, он купил абонемент в спортзал, но побывал там всего дважды. Я думала, что это от лени, но позже разобралась в истинных причинах: он боялся подойти к гирям. Широкоплечий мужик под два метра ростом, Мартин! Мне подобное и в голову прийти не могло.

Из-за психологического давления Роб пристрастился к таблеткам, однако тщательно скрывал свою зависимость. Я спросил Пурну, что мешало ему выбраться.

В действительности Роб понимал причины своего поведения. Но, как ни парадоксально, он выстроил огромную стену отрицания, изолирующую его от реальности: он затаскивал нас обоих в ад. По его мнению, все было не так уж и плохо, хотя на самом деле жизнь рушилась, и это мешало ему обратиться за помощью. Мы отстранились друг от друга — он верил, что может справиться сам. Я желала, чтобы что-то пробило эту стену отрицания. Но он каждый раз, словно по щелчку пальцев, возвращался в режим «все нормально».

* * *

«В глубине сердца каждый мужчина мечтает ввязаться в битву, спасти красавицу и обрести любовь».

«Не все мужчины мусор, но большинство из тех, кого я встречала, — таковы».

«Мужественность не токсична, токсично безбожное общество».

Я ехал в поезде до Шеффилда, соблюдая режим невидимости, — такой обычный цисгендерный пацан, усыпанный крошками кекса. Я открыл на YouТube видео с тренинга по психическому здоровью, проводимого в рамках проекта The Book of Man. Я стоял на сцене вполоборота к публике, закрывая лицо микрофоном. Ведущий, не рожденный для публичных выступлений.

Профессор Грин стоял возле меня, в потоке света от проектора, передающего его изображение на задник сцены. Он собирался говорить о том, как трудно поддерживать публичный образ крутого рэпера, когда личные проблемы прячутся внутри, требуя срочного вмешательства. В его жизни все изменилось после того, как он снял для BBC документальный фильм «Суицид и я» (Suicide and Me) — о смерти своего отца. В фильме он впервые поговорил со своей бабушкой о папином самоубийстве и расплакался, увидев неизвестную ему ранее детскую фотографию, запечатлевшую чистую радость маленького мальчика, сидящего на отцовских руках. Этот момент стал переломным.