Быть русским

– Мсьё, служба начнётся в одиннадцать часов. И не здесь, а недалеко от храма, на поляне, к ней тропинка в снегу идёт.

– Как это?

– Вы всё увидите, – заулыбались монашки. – Это старинный альпийский обряд.

В эту ночь меня ждало открытие, ради которого можно было вынести любые неприятности. Я едва дождался в гостинице половины одиннадцатого. В полукилометре от церкви я увидел посреди лесной поляны священника с помощниками. Они уже разгребли снег до травы, образовав круг шириной в три шага. Выстлали еловыми ветками, соломой, хворостом, поверху уложили поленья, над ними составили шатром несколько сучьев длиной с человеческий рост. Я выбрал момент, представился и спросил священника:

– Что это старинный пасхальный обряд? Меня сюда из церкви направили.

– Да, мы называем его «Feu pascal (Пасхальный огонь)». Здешние старики рассказывали, что в средние века огонь для костра добывали трением, – объяснял улыбчивый прелат в серой сутане с капюшоном. – Теперь мы пользуемся зажигалкой и брикетами сухого спирта. Прогресс не остановить…

– А какая связь этого костра с Пасхой?

– Подождите немного и всё узнаете.

Вокруг уже собирались монашки с поднятыми острыми капюшонами и паломники. Выждав ещё некоторое время, священник, светя себе фонариком, принялся протяжно вычитывать по требнику латинские молитвы. Остановился, отдал книгу монахине, чиркнул зажигалкой, поджёг просмолённый конец толстого жгута и бросил в древесную кучу. Вспыхнула солома, костёр начал стремительно разгораться, затрещали хвойные ветки, тёплый душистый дым пахнул в лицо. Было холодно, все жались к огню. Прелат вновь принялся читать молитвы при свете костра. Затем зажег от пламени длинную толстую свечу.

– Sanctus ignis! – трижды воскликнул священник, вздымая свечу и отступил от огня.

От его свечи монашки стали поочерёдно зажигать свои. Вереница людей медленно понесли к храму цепочку огней. Я шёл позади с паломниками, оступаясь в сугробы с протоптанной тропы, но у самого храма протиснулся поближе к закрытым дверям. Священник трижды постучал и, когда ему открыли, шагнул во тьму с громким возгласом:

– Feu pascal!

Эти слова хором повторили монахини и двинулись в храм, зажигая свечи перед иконами и в руках у верующих.

– Пасхальный огонь! – повторял каждый и передавал крохотное пламя соседу.

Храм озарило дрожащее свето-огненное созвездие. Передо мной явилась забытая в русском православии архаическая мистерия. Удивительный обряд, несомненно, дохристианский. Когда-то священный огонь зажигали в ночь весеннего равноденствия, когда свет, наконец, побеждал зимнюю ночь. У персов этот праздник сохранился под названием Новруз, что значило «новый свет». Как же он назывался у древних европейцев, у праславян? Моя статья «Краса всесветлая» о древнерусской вере требовала продолжения. И вот судьба дала мне увидеть следы существовавшего три-четыре тысячи лет назад общеевропейского почитания огня и света. К нему восходят и символика пламенеющей готики, и огневидные украшения русских храмов, и позолота. Как жаль, что я не знал об этом древнем обряде, когда читал лекцию в крипте Крестовоздвиженского храма.

Ровно в полночь зазвучали песнопения на французском. Вместе с Патриком и двумя десятками паломников я поднялся на хоры – нижнее пространство было целиком отдано богослужению. Оно действительно напоминало православное – замедленным ритмом, мелодиями, антифонным чередованием голосов, пения и чтения, отсутствием органа. Французскую и русскую традиции соединяло театрализованное униатство. Я пробовал молиться по-славянски, перестал вдумываться в слова и понимать происходящее. Между явью и сном едва услышал Патрика.

– Начинается причастие. Идёмте! – он тронул меня за рукав.

Я спустился из вежливости и уважения к иной вере. Католики знали, что православным не полагается причащаться у инославных без крайней нужды, но решили испытать мои убеждения на прочность. У алтаря причащала собравшихся настоятельница с чашей в руке. Этого следовало ожидать. Нужно было бы выйти из церкви, но я замер у входа. Вскоре между ею и мной никого не осталось. И тут вместо того, чтобы отнести чашу к алтарю, настоятельница двинулась с нею ко мне. Ближе, ближе. Остановилась в одном шаге, протянула ко мне позолоченный сосуд и торжественно произнесла по-французски:

– Тело и кровь Христа!

На сухом лице сияла странная, торжествующая улыбка. Я опустился на колени и закрыл лицо ладонями.

– Тело и кровь Христа! – услышал над собой, склонился до самого пола и обхватил голову руками.

– Тело и кровь Христа! – отчеканила она в третий раз и после долгой паузы отступила назад.

Я поднялся с колен, по лицу струились слёзы и пот.

– Это насилие… насилие… – стучало в висках.