Быть русскими — наша судьба

Однако, прежде чем обсуждать различия, обратим внимание на сходство. Речь идёт о параллели между якобинцами и большевиками. Тут даже не аналогия, а почти тождество. Кстати, большевики это хорошо чувствовали и считали себя преемниками якобинцев, призванными довести до конца дело, которое у тех не получилось. Лозунг якобинцев «Свобода, равенство, братство» был взят на вооружение и большевиками, культ разума якобинцев трансформировался у них в культ науки, что по сути то же самое. Герой якобинской диктатуры Марат был у победивших ленинцев самой популярной фигурой, его именем называли колхозы и фабрики. Только якобинцы и большевики были истинными революционерами, так как заменяли старую религию новой, причём делали это радикальнее, чем когда-то протестанты, продолжающие хотя бы формально почитать Христа. Казалось бы, и результаты их деятельности должны были бы быть похожими, но не тут-то было: якобинцы продержались у власти всего около года, а большевики – целых семьдесят лет! Объясняется это тем, что первых народ не поддержал: французам, как представителям западной цивилизации, в то время уже не нужна была не только новая религия, но и вообще какая бы то ни была религия. Русские же в ней ещё нуждались и потому горячо откликнулись на якобы согласованную с наукой веру в светлое будущее всего человечества.

Французская и русская революции вошли в историю как «Великие» именно потому, что в них принимали участие люди великой мечты. Имея эту мечту, они субъективно были счастливыми, ибо она была им дороже даже собственной жизни, но объективно это были несчастнейшие из людей, достойные жалости, поскольку их мечта, по-разному, но очень близко выражавшаяся во французском Просвещении и русском марксизме-ленинизме, была неосуществимой. Иной она быть и не могла – ведь её подкинули доверчивым людям лжепророки, завербованные известным персонажем с хвостом и копытами.

С первыми грозными признаками неосуществимости своей мечты большевики столкнулись сразу же после того, как в результате триумфального переворота 7 ноября 1917 года взяли в свои руки власть и теперь могли беспрепятственно воплощать в жизнь учение Маркса, которое «всесильно потому, что оно верно» (Ленин). Но события начали развиваться так, что его всесильность почему-то не подтверждалась.

Одним из догматов марксистского вероисповедания было утверждение, что стоит совершиться пролетарской революции в одной какой-нибудь стране, как угнетаемые капиталистами трудящиеся других стран сразу же подхватят это начинание и станут бить своих буржуев. В момент, когда свершилась Октябрьская революция, шла Первая мировая война, и Россия сражалась с Германией, Австро-Венгрией и Турцией. В этих условиях указанный догмат означал Следующее: в ближайшие дни после того, как солдаты этих двух стран узнают о победе пролетариата в России, они повернут штыки против своих собственных эксплуататоров, а с нашими солдатами станут брататься. Чтобы ускорить этот теоретически неизбежный процесс, 10 февраля 1918 года народный комиссар иностранных дел Лев Троцкий заявил о том, что «прекращается состояние войны между Россией и центральноевропейскими державами». Понятно, что это был сигнал к братанию. Но он, к разочарованию большевиков, не сработал, более того, произвёл эффект противоположный тому, который ожидался по учению Маркса: австро-германские войска тут же начали интенсивное наступление и предъявили желающим мира русским в ультимативной форме очень невыгодные для России условия его заключения. А 23 февраля предъявили ещё более жёсткий ультиматум и стали развивать наступление по всему фронту. По этому поводу было срочно созвано заседание ЦК, на котором обескураженные таким «антинаучным» поворотом дела большевики раскололись на тех, кто считали, что нет другого выхода, как заключать мир на условиях противника (их возглавлял Ленин), и тех, кто этого не хотели (их лидером был Бухарин). Голосование дало следующие результаты: за мир – 7, против – 4, воздержались – 3 (в том числе Троцкий). Так 3 марта 1918 года был подписан позорный Брестский мир, по которому Россия теряла Польшу, Финляндию, Прибалтику, Украину и часть Белоруссии, а также уступала Турции Карс, Ардаган и Батум. В целом потери составляли четвёртую часть населения, четвёртую часть обрабатываемых земель, около трёх четвертей угольной и металлургической промышленности. И, судя по всему, немцы не собирались на этом останавливаться– Брестский мирный договор был для них лишь свидетельством капитуляции Советской России, но никак не документом, который надо действительно соблюдать.