Быть русскими — наша судьба

Советское время было также эпохой наивысшего расцвета русской детской литературы, которая сравнялась со всемирно признанной за классическую английской, а то и превзошла её. К ней целиком можно отнести то восхищение, которое было сейчас высказано насчёт советской песни. Тут мы тоже можем похвалиться целым созвездием громких имён, к которому принадлежат Чуковский, Хармс, Маршак, Житков, Агния Барто, Сергей Михалков, Носов, Осеева, Фраерман. Здесь последним могиканином стал ещё здравствующий Эдуард Успенский, но за ним пока никого не видно. Книги этих поэтов и писателей наверняка будут оставаться настольными ещё для многих поколений наших малышей, для которых, как и для нас, первыми поэтическими строками в жизни будут «Одеяло убежало, улетела простыня» и «Ехали медведи на велосипеде».

Великолепной была и советская школа актёрского искусства, оказавшая большое влияние на его развитие во всём мире. Запад многому научился у таких посланцев России, как Иван Мозжухин, Михаил Чехов, Ольга Чехова, Фёдор Шаляпин, Юл Бринер, Питер Устинов, а наши специалисты по методу Станиславского и сейчас приглашаются иностранцами для преподавания не менее охотно, чем тренеры по фигурному катанию. А мы-то знаем, что за границей прославились лишь случайным образом ставшие там известными русские актёры, а основная их часть работала здесь: Жаров, Алейников, Борис Андреев, Николай Крючков, Алиса Коонен, Бабанова, Николай Симонов, Игорь Ильинский, Андровская, Станицын, Грибов, Меркурьев, Раневская, Наум Абдулов, Николай Черкасов, Валентина Серова, Астангов, Борис Ливанов, Ростислав Плятт, Кадочников, Дружников, Янина Жеймо, Мартинсон, Филиппов, Эраст Гарин, Евгений Самойлов, Иван Любезнов, Бабочкин, Свердлин, Царёв, Карнович-Валуа – хватит! Если называть даже только самых выдающихся, списку не будет конца.

Мы уже говорили о том, что тридцатые ознаменовались началом мощного взлёта советской науки. В результате за четверть века наши учёные добились таких успехов, которые буквально ошеломили Запад: вместо девяти лет, отведённых нам американскими специалистами на изготовление собственной атомной бомбы, мы уложились в четыре года, водородную сделали всего чуть позже их, а в космос вышли первыми в мире. Наши либералы, демонизирующие Сталина, отказываются видеть в этом его заслугу: властям, дескать, просто было необходимо оружие для проведения своей милитаристской политики, вот они и не жалели средств на соответствующие отрасли науки и техники. Тут можно было бы возразить, что, кроме денег, для такого потрясающего рывка нужен был ещё гений наших учёных и организаторов производства. Но даже если сводить всё к деньгам, то факт такого же подъёма советской культуры так не объяснишь: его мастера вовсе не купались в субсидиях, их часто пропесочивали идеологи, фильмы нередко годами лежали на полках, романы не печатались, поэты подвергались критике. Шостаковича однажды так разнесли в печати, что он чуть не повесился, на Прокофьева наклеили ярлык «формалиста». И, несмотря на это, искусство достигло такого уровня, которому нынче, когда всё дозволено, мы можем только завидовать. Постоянные придирки надзирателей за культурой, желавших «быть более католиками, чем сам папа», препятствовали развитию искусства, доводили творческих работников до инсульта, но тот единственный человек, который моментально мог бы прикрыть всё сомнительное, почему-то не прикрывал его. Что же мешало ему это сделать?

Распространено убеждение, что дать оценку отрезку нашей истории от 1930 до 1953 года – значит дать оценку деятельности Сталина, поскольку он имел огромную власть и поворачивал ход событий куда хотел. Поэтому все споры о нашем советском прошлом сводятся к вопросу, хороший или плохой был Сталин, спас он Россию или погубил, служил добру или злу. Такая методология в корне неправильна и никогда к истине не приведёт. В основу исторического исследования, касающегося этого периода, должна лечь мысль о том, что это был период медленного и болезненного избавления русского народа от соблазнившего его лжеслова и возвращения к единственному подлинному источнику жизни – к Слову. Народ был здесь первичен, а Сталин и всё другое – вторично.