Быть сестрой милосердия. Женский лик войны

Уход в этом госпитале должен быть очень затруднителен, и я даже не понимаю, как только одна сестра, как мне говорили, остается на ночь, когда палат много и они соединены такими оригинальными переходами, как, например, крытый мост через канал или подземный ход под улицей.

Больные мне показались слабыми, но в это время были у больных гости; шум и толкотня были ужасные. Этот Maison-Mere августинок устроен святым Landry, парижским епископом, в 650 году. Их всего только 160, но они, мне кажется, имеют о своем ордене высокое понятие как о самом старинном и о самом аристократическом. И у них такой же строгий устав.

Боже мой! Неужели людей только и можно вести строгой, убивающей дисциплиной? Грустно это для человечества.

Из этих же августинок есть сестры и в госпитале Lariboisiere. Этот госпиталь был тогда только отстроен года три. Все ново, чисто. Вентиляция и топка устроены в подвальном этаже. Прекрасная церковь, сад на дворе. Здание устроено «покоем». Штукатурка разноцветная, блестящая; белые тонкие занавеси на кроватях. На открытой галерее, соединяющей верхние павильоны, — вазы с цветами. Одним словом, — хотя это прилагательное не очень идет к госпиталю, — веселый госпиталь! Какая великолепная прачечная: чистая вода, в которой полощут белье, бежит по широким белым мраморным желобам.

Тут в помощь сестрам, то есть монахиням, есть помощницы, которые должны делать перевязки и давать лекарства. Нас тоже провожал какой-то — не то из помощников, не то чиновник — с красным воротником, и все отлично показывал.

Мы встретили одну монахиню и просили ее сказать уважаемой матери, что мы ее просим нас принять. Она приняла нас очень любезно, и даже русского доктора Реберга, который был с нами, и очень охотно отвечала на наши вопросы. Нового мы ничего не узнали, но живо помню ее строгое лицо и энергию, с которой она сказала: «Да, мы произносим вечные обеты, и при реставрации мы добились на это позволения. И я первая прошла по погребальному покрову».

Госпиталь Ларибуазьер — действующая больница в Париже, расположенная в 10-ом округе, на улице Rue Ambroise-Pare. Госпиталь открыт в 1854 году, с 1975 года зарегистрирован, как историческое здание

Я думаю, на сестер также много влияет соревнование разных конгрегаций.

Может быть, я многое забыла записать из того, что видела и слышала; все мое пребывание в Париже было каким-то калейдоскопом — так все быстро проходило перед глазами! И я должна признаться, что между поездками по общинам и госпиталям я побывала и в Ботаническом саду, и в Hotel Cluny, и в нескольких церквах, но, к моей великой досаде, не видела Notre Dame de Paris! — там производились какие-то починки, и никого не пускали.

Я с удовольствием возвратилась бы в Петербург, но ведь мы должны были ехать через Остенде — видеть великую княгиню. Что же я скажу ей? Какой результат моей поездки? Что я видела? чему научилась?

Много, много я передумала, и вот что написала в своих вечерних заметках, над которыми иногда засыпала. Писала, чтобы прочесть великой княгине, и потому писала по-французски, но я, кажется, в Париже начала и думать по-французски.

«Да, я смело скажу, что относительно службы в госпиталях нам нечего завидовать другим. Но что касается нравственной силы, которая их всегда удерживает при их обязанностях, уверенности, что они не будут болтать, и будут держать себя так, как следует, — мы многому тут можем научиться.

Но скажу ли я, чтобы это был для меня идеал? — Нет. Это все же рабы, работающие в доме господина, а не дети, работающие в доме отца. А между тем Иисус Христос искупил нас из рабства и сделал нас детьми Отца Небесного».

Сестре я писала, что я очень много думала и с грустью, но и со спокойной совестью убеждаюсь, что надо нечто другое для общины, а поэтому надо и другую сестру-настоятельницу.

Из Парижа в Остенде мы приехали 24 июля. Великая княгиня приняла меня очень любезно. Я ей прочитала все, что записывала и в Берлине, и в Париже, — а написано было очень много, так как я входила во все мелочи, касающиеся и сестер, и госпиталей (у меня было исписано крутом 14 листов большой почтовой бумаги), и сказала ей, что писала к сестре, — я с грустью убедилась, что не могу устроить общины вроде католической и что ей надо иметь другую сестру-настоятельницу.

Можно спросить после этого: зачем же я оставалась ею? Да, по-моему, от двух причин: некому было меня заменить, да и не было положительно решено, каков будет окончательный характер нашей общины; ведь у нас и устав, и правила пока сохранялись те же, что и во время войны.

Я осталась на несколько дней в Остенде; всякий день обедала у великой княгини. Помню, как было хорошо, когда мы раз обедали в Pavilion Royal sur la Jetee. Погода была великолепная, что здесь редко бывает. Море было у наших ног, и мне очень хотелось видеть морской прилив.