Бытие и возраст

Наконец, возрастная проекция и «проекция безумия» – это метод для постижения цивилизаций. Например, известно, что поздний Рим в развитии искусства претерпел одну значимую метаморфозу: искусство позднего Рима начинает варваризироваться. Изощренность эллинистического реализма («Лаокоон», Пергамский алтарь – бесконечно прекрасные фигуры с точки зрения мастерства исполнения); и вдруг в изображении императоров – ключевых для Рима фигур – мы видим, что римлянин как будто разучился работать резцом, он делает только грубые наметки. И этот эстетический принцип потом подхватывает христианство. Раннехристианское искусство тоже существует так, как будто художники «разучились изображать». Например, в Эрмитаже есть реликварий в форме статуи монаха. В животе монаха отверстие, куда кладется реликвия. Эта статуя сделана очень грубо, как будто это творил ребёнок. Видимо, речь идёт о некоем стилистическом сдвиге, так или иначе указывающем на призыв Христа: «Будьте как дети». Именно согласно этому принципу живут ранние цивилизации, хотя за спиной у них и маячат вполне «взрослые» достижения. И примитивизация цивилизаций в эпоху надлома (это характеризует и нашу цивилизацию) предстает в форме тотальной инфантилизации.

Обратите внимание на развитие современной моды. Ведь она сознательно равняется на детские и юношеские спортивные формы! Эта мода включает в себя инфантильно-комическое начало, которое господствует в одежде. Мы понимаем, что мода тоже занимает своё место в социальной и политической философии (вспомним про красные каблуки, которые в XVIII в. во Франции мог носить только король). Но серьёзность этой игры осталась только там, где речь идёт о государственных наградах, причём о наградах именно государственных, а не о тех случаях, когда несколько человек вполне могут организовать академию и учредить, скажем, орден Вечерней Звезды. Это также вариант детской игры. Цивилизация умирает, играя. Причём об этой игре можно говорить и с клинической жесткостью, как в случае с пелёнкой, которую жевал мальчик. Подводя итог, отмечу, что, занимаясь философией детства, мы вырабатываем инструменты постижения не только социума, но и философских проблем в целом.

А. С.: Безумие и возраст – какое странное сочетание! Странное и плодотворное, оно заслуживает, чтобы его добавить ко всем возрастным стратификациям – от младенчества до старости. Хотя М. Фуко нам объясняет, где были раньше эти люди, в связи с практиками клиники и дисциплинарными практиками, а ранее – в связи с экзорцизмом¹⁰⁰. Но однажды этот перелом свершился, теперь достигнута критическая масса обозримости, и мы можем, помимо всего прочего, рассматривать их как категорию возрастную. Отсюда вытекают значительные последствия. Я вспоминаю своё кратковременное пребывание в Анталии, где в силу расслабляющей расчеловечивающей атмосферы было сложно даже раскрыть книгу. Там я наблюдал немецкую пару, у которых была девочка с синдромом Дауна лет шестнадцати или чуть больше. А развитие у неё не превышало развитие трехлетнего ребёнка. Она участвовала во всех развлечениях. И это была такая проблема для аниматоров! Она танцевала непрерывно – она это умела, и ей это нравилось. Как только начиналась музыка, она тут же подходила к кому-нибудь из аниматоров, вытаскивала его и начинала с ним танцевать. И могла это делать часами. И аниматоры не успевали ею заниматься, но, разумеется, никто не мог ей помешать. Потому что в таком случае мы понимаем, что теперь мир устроен так. Неважно, что все купили путёвки – танцевать будет девочка-даун. Безусловно, в таком положении дел есть некая странная высшая справедливость. Но в нём можно усмотреть и признак того, что наступил возраст безумия. Мы понимаем, что некая определенность в этом отношении ещё совершенно не изучена. По сути это даже не отставание, потому что наверстать ничего нельзя. Можно только жить дальше, стремясь к максимальной насыщенности этого бытия, которое может быть, а может и не быть насыщено. Есть замечательный фильм 30-х годов. XX в. «Уродцы» режиссера Тода Браунинга о цирковом коллективе. В этом коллективе есть девочки – сиамские близнецы, одна из которых влюбляется в дрессировщика, а вторая её за это презирает, есть лилипуты, человек-гусеница, но есть и нормальная артистка, в которую влюбляется лилипут. Она его обманывает, а эти цирковые уродцы ей потом за это мстят. Важна идеология фильма – она говорит о том, что правы именно они, несмотря на свою ущербность.

К.П.: С такой же структурой мы встречаемся в потрясающей новелле Томаса Манна «Маленький господин Фридеман».