Бывает…

Из резвости, решив, что раз она на том свете, то теперь все равно, старушка истерически забежала опять в клозет. Носа уже не было. Но весь клозет был словно обчиханный.

– Конец, конец, конец, – запела старушка Авдотьевна, решив теперь запеть.

– Чего мне бояться-то сумасшедшего дома, – приговаривала она между песнями. – На том свете сумасшедших домов нет. Там и так все сумасшедшие, без домов, от себя…

Вообще дальше события развивались довольно странно. В Москве одна за другой стали происходить непонятные истории. Например, семья Тявкиных мирно сидела вечером за обеденным столом и смотрела телевизор. В телевизоре показывали полуголых девок. И вдруг на какое-то мгновение девки пропали и на экране появились сначала тени, а потом и сам двухголовый урод, который пристально посмотрел в окружающее пространство и исчез.

Мамаша упала со стула, и только мальчик Леня уверял, что ничего не было.

Видели ли другие телезрители двухголового Николая Николаевича – было неясно, ибо явление продолжалось 2—3 секунды; а, может быть, никто не хотел признаваться в безумии мира.

Детский сад № 8 по Юго-Западному району вообще переполошился, когда там из маленькой комнаты, где валялось обычно барахло и в которой никого никогда не было, стал периодически по утрам раздаваться смех. Начальница решила, что хохочут хулиганы, забравшиеся туда. Искали, искали, перевернули барахло – никого. Звонили в милицию.

Дело окончилось трагически. Хохот вдруг раздался в кабинете директрисы, и, когда вошли, она уже была мертвая. Лежала на полу с разрывом сердца. Детишки после этого, правда, присмирели и стали меньше бить друг друга. Хохот прекратился.

Но никогда двухголовый, хохот и нос не возникали одновременно в одном месте. Всегда из пустоты появлялся только один из них.

Фрося и Нюра стали получать «хулиганские» письма: «Ку-ка-ре-ку» – но почерком Николая Николаевича. А Володя с Леной? А «милиция»? Авдотьевна из туалета?

Впрочем, официально в явлениях почти никто не признавался и все шло своим чередом: давки, очереди, жизнь и мечтания. Экспертов же отнесло: не стали ничего «экспериментировать».

Примерно через месяцок после этих событий Валентин Матвеич, почти интеллигент и сосед по дому Николая Николаевича, проснулся утром в плохом настроении.

«Жизнь заела, – подумал он. – Да и сны сумасшедшие снятся. Значит, пора выпить, тем более воскресенье».

Но, прежде чем выпить, надо было привести себя в порядок, а не прямо так – из постели к водке. Потому Валентин Матвеич прежде всего пошел в ванную, но, взглянув на себя в зеркало, ошалел.

«Нос-то не мой, – решил он, – определенно, нос не мой… Или он так изменился за ночь?»

С изумлением он стал всматриваться и ощупывать, надеясь на естественное. Но когда понял, что это действительно не его нос – закричал. Однако потом успокоил себя мыслью, что этого не может быть. Значит, нос его, но как бы превращенный, обороченный.

«Ведьма, наверное, его какая-нибудь обернула в другой, – опасливо подумал он. – Ведь у нас во дворе живет одна. За ней водится…»

За стаканом водки он все время взглядывал в карманное зеркальце на свой нос.

«Хорошо, что жена уехала, – стал он разговаривать сам с собой. – А то бы вообще черт знает что было бы… Лишь бы водка помогла отвлечься, а там пусть… Ох, уж эти носы…»

Но на сердце было тоскливо и даже как-то тяжело. Водка не очень шла. Тянуло читать стихи. Выпив все-таки стакана полтора, Валентин Матвеич задумался:

– А если вдруг не мой нос, то чей? Да, чей?

И он впился в зеркало. Особенно смущал его диковатого вида прыщик на носу с левой стороны.

Но надо было продолжать жить.

«Что же мне вешаться из-за этого? – рассудительно думал он. – Пускай уж как есть».

И засуетился, забегал по квартире, приводя все в порядок, в том числе свой внешний вид. Приоделся, галстук приладил, одеколоном на нос побрызгал (для пущей реальности, мол, все как у людей) и пошел в кино.

Вечером Валентин Матвеич оказался гостем у живущих этажом ниже. Почему его пригласили, он сам особенно не понимал. Гостей было немного, но и немало, так средне. Все шло более или менее в норме, было только два-три подозрительных взгляда на нос Валентина Матвеича.

Но все изменил приход одной соседки, старушки Сергеевны. С самого начала она прямо-таки впилась взглядом в нос Валентина Матвеича, не выпуская его из своего поля зрения. Валентин Матвеич конфузился, робел, не мог же он нос снять и положить в карман хотя бы на время. Наконец, после пяти рюмок водки старушка осмелела и возьми и гаркни на всю комнату:

–А нос-то у вас, Валентин Матвеич, не ваш, Николая Николаевича, Смирнова исчезнувшего.

За столом все дико захохотали, двое уронили рюмки под стол. Нос Валентина Матвеича действительно почти у всех присутствовавших возбуждал недоверие, но не до такой степени. Тем более, присутствовавшие не так хорошо знали Николая Николаевича в лицо.

– Вот, бабка, что придумала, надо же! – закричал один студент. – Лихая какая!

Все опять стали хохотать, но не над носом Валентина Матвеича, а над старушкой.

Сергеевна тогда вдруг совершенно озлилась, даже до потери сознания.