Бывает…

– Вчера был опыт. Есть такой в Москве маг, теург, которому открыты высшие миры. Это совершенно объективно. В строгом соответствии с древней традицией. Никаких изгибов, никаких отклонений. Все проверено практикой тысячелетий. Мы хотели знать вот что: если с оболочками, с телами Николая Николаевича происходит непонятно что, уму непостижимое, и все не по правилам, то что с главным, с его душой, точнее, с его высшим неуничтожимым духовным существом. Возможно ли там безумие? И вот что ответили сверху: «Высшего начала Николая Николаевича нигде нет, хотя этого не может быть. Душа пропала неизвестно где, хотя нам доступно и видно все», – вот что они ответили.

Фрося заплакала.

– Господи, а я надеялась, что только над Колиным телом такое издевательство происходит, а душа его спокойна, спокойна, как река Волга в старину. А теперь, значит, и душа его неизвестно что и где. Может, также коловращается, как нос… Бедная я, бедная, – плакала она, уронив голову на стол. – И Николая Николаевича жалко.

Нюра тоже рыдала.

– Разве ему нельзя помочь молитвою? – говорила она.

Володя развел руками:

– Молиться надо, но раз высшие силы не знают… Все сдвинулось или сдвигается…

На следующий день вдруг состоялись похороны тела Николая Николаевича. То есть в точности, конечно, нельзя было знать, Николая Николаевича хоронят или кого другого, но труп, однако ж, был очень похож, и притом без носа.

Трупец этот обнаружил почти случайно безумный Валентин Матвеич, который в поисках неизвестно чего стал обегать все кладбище. Нашел труп. В этом ему помогла его пожилая, сухонькая соседка, Арина Петровна, которая увлеклась его безумием. И, наконец, они и наткнулись на труп Николая Николаевича, лежащий в густых кустах (так громогласно объявила Арина Петровна, хорошо знавшая его). Гроб уже как-то быстренько выносили для похорон, и он был почему-то пока еще не прикрытый, а Арина Петровна визжала:

– Вылитый Николай Николаевич, он самый! В гробу!

Возможно, что действительно это был он. Действительность вообще менялась и теряла свои обычные свойства. Даже небо было какое-то мрачное, при полном присутствии голубизны.

Валентина Матвеича окончательно убедило отсутствие носа на трупе, да и как было не узнать соседа.

Хоронили Николая Николаевича тем не менее какие-то незнакомые мрачные люди в черных костюмах и с военной выправкой. Арина Петровна боялась и подходить-то к ним близко, не то что спрашивать.

Валентин Матвеич же и не спрашивал, а совершенно очернев, с растрепанными волосами, вдруг подняв руки вверх, бросился к гробу с каркающими криками:

– Нос возьми туда. Мой нос снимите! Боюсь, что нос на мне!

Прохожие шарахались от него, а мрачные люди в черных костюмах стали оттаскивать его от гроба. Но Валентин Матвеич бился, вырывался и кричал:

– Нос похороните тоже! Я сам лягу в гроб лишь бы нос похоронить!

В какой-то момент ему удалось вырваться, и он как-то резво почти впрыгнул в гроб прямо на Николая Николаевича. При этом Валентин визжал:

– Хочу в гроб! Хочу в гроб! Вместе с носом! Хочу в гроб вместе с носом!

Его еле-еле оттащили, впрочем, оттаскивали с полным добродушием, даже с грустью. Николая Николаевича поправили в гробу и двинулись.

А Валентин Матвеич еще долго махал руками и кричал им вслед, боясь дотрагиваться до своего носа. Только любопытная Арина Петровна частенько взглядывала на его нос, нервно вздрагивая.

Небо оставалось голубое, но с таким ощущением, что скоро на нем произойдет что-то несусветное.

В этот же день Нюра ушла из дома рано по делам и по хозяйству, а когда вечером пришла, Фрося, сидя за столом, сказала ей:

– Мой-то опять хохотал. В той комнате. А я была здесь.

– Не заглянула? – мрачно спросила Нюра.

– Какое!..

В той комнате решили не спать.

А через несколько дней хохот опять повторился, но такой веселый и наглый, что «сестры» толстушки кубарем выкатились из квартиры.

Мрак сгущался. Поговаривали, что виднелся профиль Николая Николаевича на шестиэтажном здании, в вышине.

А к Валентину Матвеичу ум уже не возвращался. Володя долго и серьезно беседовал с ним, внушал, но безуспешно. Толстушки толкались рядом.

– Мы тоже скоро ум потеряем, Володя, после всего, – жаловались они ему, когда все вчетвером, с Леной, возвращались домой по длинным широким московским улицам, по которым хлестали тьма и дождь.

– Ты знаешь, – проговорила Фрося, – в Нюрином доме после хохота Николая Николаевича ни с того ни с сего три соседки потеряли разум, хотя хохота и не слышали.

– Теперь все может быть, – мрачно отвечала Лена. Зашли на ночь к Володе. Одно только их окно и светилось в целом доме.

– Итак, мудрость мира нарушена, – сказал Володя, когда они расселись на кухоньке. – Никто не знает, куда пропала душа Николая Николаевича. Но на всякую мудрость есть сверхмудррость. Она и увела его душу.

И все они истерически поклялись разгадать эту сверхмудрость, которая, наверное, ни к разуму, ни к мировому порядку, ни к высшей гармонии никакого отношения не имеет.

Одна Нюра целую ночь хихикала.