Но это — моя жена. И она носит моего ребенка. И от нее не может быть тайн.
Я молча подошел к двери и распахнул ее, приглашая Сабину войти.
Она даже не задержалась на пороге, не впечатлилась макетом нового района. Обошла его вокруг медленно, разглядывая здания, человечков, машинки, трамвайчик, и когда снова поравнялась со мной, просто констатировала:
— Так вот зачем ты сюда сбегал. Что ж, сыну будет интересно поиграть с этой игрушкой вместе с тобой, когда чуть-чуть подрастет.
— Это не игрушка, — буркнул, — это макет будущего микрорайона.
— Не знала, что в обязанности строителей входит и это, — повела она плечом. — А где Юлия Игоревна? — тут же равнодушно сменила тему.
— У приятельницы. Она там рыбный пирог испекла, пирожки с луком и яйцом, но ты же это не…
— О-о, с удовольствием поем! — с готовностью тряхнула белой гривой. — А давай к ее приходу приготовим что-нибудь вкусненькое, а?! — загорелись ее глаза. — А потом поедем домой и заедем в супермаркет, накупим всякой дряни. Ты знаешь, я пока летела, слопала две пачки чипсов «Лэйс»… — звучал трелью эльфийского колокольчика ее голос, пока я шел за ней в кухню, как баран на веревочке.
— Почему ты вернулась? — спросил в спину. — Гастроли из-за рецензии Зарецкого ведь не отменили?
— Меня отменили, Димочка, — повернулась она ко мне, взяв в руки нож и поигрывая им: проводя кончиком лезвия по ладони, опасно поворачивая только утром наточенное лезвие. — Вот как только муженек твоей ненаглядной Катечки опубликовал свою рецензию, так меня сразу и упразднили, из номера выселили, командировочные, которые я потратила еще до гастролей, отнимут из расчета. Так что я теперь, как ты и хотел, просто твоя беременная жена. Безработная. — Она отложила нож. — Кстати, завтра нужно будет съездить в театр и потом в консультацию встать на учет. Ты же меня свозишь? — подступила она ко мне вплотную, смотря прямо в глаза. Потом вдруг обвила шею руками и притянула к себе, прошептав на ухо: — Дим… я так соскучилась… Ну что между нами происходит, а? Ну прости, что наговорила кучу всего… Ну да, я ревнивая дура, но это потому что я люблю тебя. И эти гормоны…
Она прильнула ко мне всем своим хрупким телом. Я сглотнул ком в горле, постояв еще немного как истукан, и нехотя обнял жену.
Мне нужно привыкать к тому, что вот эта женщина со мной навсегда…
Это была точка. Та самая, которая обязательно должна была завершить наши с Димой отношения. Навсегда. И этой точкой стала наша встреча с ним.
Он слонялся в театре в прохладном коридоре, когда я шла в костюмерку из расчетного отдела. Я остановилась, растерявшись, не готовая к встрече с ним, но он не дал мне опомниться.
— Катя! — воскликнул негромко, но пустой ошкуренный для ремонта коридор раскидал обрывки эха по стенам, швырнул мое имя во все двери гримерок. — Кать… — подошел, смотря в глаза напряженно. — Нам надо поговорить…
— Не надо, Дим… Все, что ты хотел сказать — надо было говорить раньше. Теперь все не имеет смысла.
— Я тебя люблю, Кать. Тебя!
— Почему ты не сказал это три года назад в ту нашу единственную ночь? Почему ты ушел? Почему не поехал за мной? Почему ты не сказал это, когда мы были школьниками? Ведь это тебе я позволила тогда все, а ты привел в нашу компанию Алиску и сказал, что женишься на ней! Это из-за тебя я уехала поступать в Москву! Потому что даже ее отец видел в тебе будущего зятя! Назло тебе я вышла замуж за Илью! Я всю жизнь тебя любила, Дима! Только ты всю жизнь любил свои планы на жизнь, а я в них не входила!
— Входила! Всегда входила!
— Да что-то не вошла! Ты женился, Дима! Забыл? Так какие у тебя были на меня планы, а?! Когда ты их собирался воплотить?..
Ему нечего было мне ответить. Он выглядел подавленным и потерянным, весь его вид был не лучше, чем у побитой собаки. Мне было его жаль, хотелось его обнять. И мы бы оба забылись друг в друге, но…
— …Или теперь при беременной жене предложишь мне стать твоей любовницей?
— Никогда! — горячо возразил.
— Вот именно, Дима — ни-ког-да! Запомни это слово.
Я оттолкнула его и решительно прошла в конец коридора, который венчала дверь в костюмерку. Закрыла ее за собой, сползла по ней на пол и закрыла лицо руками. Он подошел к ней и толкнул, а когда понял, что заперто, тихо постучал. Не дождавшись ответа, сказал тихо, но фанера словно не приглушила, а усилила всего одно слово:
— Прости…
Она слышала весь их разговор.
Дима гулко туда-сюда бродил по коридору, в котором из-за содранных стеновых панелей и линолеума усилилась акустика, пока Сабина сбрасывала в сумку свои личные мелочи, которыми обросла ее грим-уборная. Он еще с вечера метался, как загнанный в ловушку зверь.
Впрочем, почему «как»?