Бывшая в употреблении

Она отмахнулась от его вопросов и зачем-то бросилась снова в парк, а не выскочила из поселка — ее сбил с толку вопрос викинга, а сама она соображать почти перестала. Лишь когда почему-то снова оказалась около дома, в мозге словно что-то переключилось…

* * *

Главнюк вышел из подъезда меньше чем через полчаса. Я подождал, пока пройдет мимо по аллее, что-то прижимая к губе, и вошел в подъезд. Взлетел на второй этаж в два прыжка и надавил на звонок.

Вопрос Кати «Ну что ты еще заб…» погас, когда она открыла дверь.

— Пустишь?

— Поздно уже. Вернее, рано… Нет! — Попыталась закрыть дверь.

Я придержал ее рукой и пообещал:

— Разбужу весь подъезд.

Катя отошла в сторону, уступая. Закрыла за мной дверь, прислонилась к стене и обхватила себя руками за плечи.

— Зачем ты пришел? — смотрела прямо, упрямо вскинув подбородок.

Моя любимая.

— Я не отдам тебя ему, — подала голос ревность. — Я не могу без тебя, Кать… — подошел к ней и обнял ладонями лицо. — Есть не могу, спать не могу…

— К врачу обратись, — мотнула она головой, освобождаясь. — Я ничем не могу помочь. — Катя оттолкнула меня: — Уходи, Дима.

Меня трясло, как тогда — в подъезде в девятом классе, и в паху давила не похоть, а потребность сделать Катю своей. Это совершенно иное ощущение и какое-то нереально чистое желание. Настолько правильное, что после него секс с женой теперь казался грязной случкой и изменой вот этой — истинно своей, любимой женщине.

— Кать… я должен тебя трахнуть… Черт! — я ударил в стену кулаком. — Может, это наваждение, а? Может, оно пройдет?!

Что я несу?! Все нет то!

— Ты предлагаешь мне стать твоей любовницей? — возмутилась она.

— Нет, Кать! Нет! Ну что ты несешь?!

Я снова прижимал ее к стене в коридоре и чувствовал, что в паху вместо крови кипела лава, желание повторить ту безумную ночь просто выжигало разум, член будто искрил, как высоковольтный оборванный провод. Ягодицы сводило в толчке вперед — к ней ближе, между ее ног, и я не смог удержать этот рефлекторный рывок и припечатал Катю отвердевшим пахом к стене, как бабочку иголкой.

— Да пошел ты! — крикнула она и оттолкнула меня изо всех сил.

И я отступил, мотая головой, неспособный справиться с бычьим упорством, снова толкавшим меня к ней. Я рыл землю копытами, угрожал рогами, пускал пар из ноздрей, хлестал хвостом себя по бокам, подгоняя и раздражая еще больше, и ни черта не мог с этим сделать. Пелена стояла перед глазами, и цель была одна — заполучить Катю в мою жизнь немедленно!

— Куда? — сквозь зубы, сдерживая яростный крик отчаяния, выцедил я с трудом.

* * *

Мне пришлось буквально держать себя в руках, потому что каждая клеточка тела тянулась к Диме. Он стоял в моей квартире ночью, не ушел, когда гнала, смотрел с такой болью, думая, что защищаю от него Виктора. А я защищала его — от правды о его жене. А теперь мне самой нужна была защита. От него. От себя. От любви к нему. Которая лишала рассудка, стоило Диме оказаться рядом.

Теперь ничего не мешало нам быть вместе, кроме одного — я не собиралась быть для него легкой добычей. Не после того, как он заменил меня Сабиной. Не после того, как трижды предпочел мне кого-то еще. Пусть это даже ребенок, которому он мог быть хорошим отцом, не отвергая меня.

Я отталкивала, а он снова притягивался ко мне. Я отбиваясь, а он лишь крепче прибивался. Мне с трудом удавалось бороться с ним, а бороться собой…

* * *

Катя вдруг изменилась в лице, выпрямилась, будто решилась на что-то, перестала закрываться руками. Она как-то очень медленно, будто крутила пленку на низкой скорости, расплела защитную решетку из рук, опустил их вдоль тела, тронула кончиками пальцев халатик и… подняла их, распахивая мне навстречу:

— Ко мне… Обниму…

И бык, в которого я превратился, сорвался, как дверь с петель от удара ядерной волны — я впечатался в ее тело всем своим, едва не прошибив ею стену, заставив ее вздрогнуть, дернул вниз штаны, оголяя будто объятый пламенем член, отодвинул узкую полоску трусиков Кати в сторону и всадил себя в нее, как будто это единственное, что могло спасти мне жизнь, позволить дышать, вернуть способность думать…

Это был бросок в нашу с Катей неизвестность, грубая проба пути, по которому мы пойдем дальше… или остановимся на том, что есть сейчас. Это была в чистом виде ярость, любовь и вспышка чего-то искреннего, продравшегося из завалов жизненной бутафории. Это было то, что я чувствовал по-настоящему, в чем я отчаянно нуждался…

Она меня не обнимала, я ее не целовал.

Мы просто соединились, как две вспыхнувшие сверхновые, и наступил коллапс, разверзнувшийся черной дырой и утянувшей нас в другую — только нашу — реальность…

Незнакомая мелодия чьего-то сотового играла снова и снова, пока мы целовались уже потом, когда ярость секса отпустила, оставив после себя лишь одуряющую нежность ее губ и прикосновений. Мы так и стояли в коридоре, я прижимал Катю к стене и целовал, шепча между поцелуями, как люблю ее, как скучал и сходил с ума, как не мог уснуть, а когда спал — видел во сне только ее.