Бывшие в падении

Дияра замерла, будто пойманная на месте преступления, и, явно превозмогая изнемождение от обилия тренировок, направилась к нему. Человеку, который ставит танцы, было очевидно, что она даже колени не полностью разгибала от усталости. И мышцы мелко подрагивали.

Она встала рядом и потянулась к Полю для поцелуя. Ее губы были в трещинках, бледные, с лохмотьями кожи по контуру. Дияра их то и дело облизывала, потому что это причиняло дискомфорт. В уголках рта появились заеды. Кифер отстранился. Он не хотел ее целовать такой. Она не вызывала ничего, кроме острого желания накормить. Или даже душить, пока не согласится поесть.

– Я взял еду в ресторане, – давя привычное бешенство, сказал Поль. Для срыва ему не хватало самой малости. Он готов был орать как истеричная девица, лишь бы добиться своего. Красота средств уже не волновала. Достучаться до нее. Как угодно. Любой ценой.

– В ресторане? – удивилась она. – Ты, наверное, переживаешь перед завтрашней премьерой.

Поль не ответил. Премьера его волновала в последнюю очередь. Да и как было думать о премьере, когда он понимал, что эта маленькая, талантливая, загубленная жестокими взрослыми играми девочка себя убивала. И еще Кифер все время задавался вопросом: не подлил ли он масла в огонь? Это с ним ей стало плохо. Положа руку на сердце, он признавался, что будь у него понимание серьезности связи с такой глубоко больной балериной, он бы к ней даже не приблизился. Потому что Поль думал, будто сможет ее вытащить, а на деле это она утянула его на свою глубину. Смешно. Три месяца назад Кифер и помыслить не мог, что поведется на подобную провокацию. Его называли железным, и так он о себе и думал. С гордостью. А на деле такая-то гибкая, юркая, юная малышка переиграла его, полностью подчинив себе и своим проблемам.

– Я тоже очень нервничаю, – призналась она. – Не думаю, что смогу поесть.

Кифер досчитал до десяти. До двадцати.

– Ты свалишься прямо на сцене, – сказал он ровно. – Ты уже еле стоишь на ногах. Ешь или…

И тут зазвонил его телефон. В самой глубине затравленных карих глаз сверкнула надежда. Дияра не сумела скрыть радость достаточно быстро. Кифер сидел, не отпуская ее взгляда, с полминуты. Звонок закончился и… повторился. Поль ругнулся, глянул на экран: Беспалов.

Он мог проигнорировать даже Савельева, но не этого ублюдка, которому только повод дай. Сигнал ловил всего на две палочки, готовый прерваться в любой момент. Кифер встал из-за стола и вышел, смиряясь с неизбежным. Впервые в жизни, кажется, смиряясь.

Когда он обсудил с директором театра множественные накладки перед спектаклем и вернулся в кухню, Дия сидела радостная. Тарелка была ожидаемо пуста.

80

Стрелки часов двигались так медленно, что нервы Поля Кифера, как будто намотанные на них, натягивались с каждым новым делением. Он был бы рад, возникни вдруг накладки, но все шло как по маслу. Все, кроме главной партии, которая была настолько не в порядке, что все вокруг только об этом и шептались. Ей уступали дорогу, оглядывались вслед, но Дия ничего этого не замечала.

Совсем недавно Поль побывал в гримерке и теперь пытался избавиться от пробирающего до костей зрелища. Недавняя картинка заслонила собой все. Размалеванное яркими красками лицо, на котором кроме глаз и губ ничего не было видно, плечи, о которые можно порезаться, тонюсенькие руки с утолщениями в локтях и на запястьях. И полное погружение в иную реальность. Дияра едва обратила на Поля внимание. Нервная, рассеянная. Кифер что-то все же ей сказал, но теперь ободряющие слова нужны были ему. Продержаться один вечер, всего один вечер. Он свяжет Огневу и силком увезет ее в клинику, где о ней позаботятся куда лучше.

Он едва заметил, когда сзади, из-за кулис, к нему подошел Савельев.

– Поль, тебе нужно заменить солистку.

– Не верю, что это говорите мне вы, – рыкнул он.

– Говорю, и прямо! Ты подставляешь ее и себя. Опомнись!

Здравый смысл твердил Киферу то же самое, но с некоторых пор у него не было уверенности даже в том, что, сними он Огневу с партии, она не наложит на себя руки. Он чувствовал за всей этой показной бравадой глубокую депрессию, в которой пребывала девушка. И боялся, что причиной, усугубившей состояние, был его отказ остаться в театре.

Чувство вины страшное и губительное. А Поль теперь чувствовал себя виноватым постоянно. За то, что Дия в него влюбилась и настроила замков. За то, что он не мог ей дать того, чего она хотела. За то, что не справился с ее болезнью, хотя был уверен в обратном. Чувство вины – страшное. Оно толкает нас на страшные глупости, даже если умом понимаешь, насколько идиотский совершаешь поступок.

– Нет, – ответил он, утешая себя мыслью, что осталось выждать несколько часов – и все закончится. Этот ужас закончится. Он готов был везти Дияру в клинику, едва закроются кулисы. За несколько часов ничего не изменится. Они просто спасут глупышку, спутавшуюся с мужчиной, которого все ненавидят, от профессионального падения.

– Упрямство погубит тебя, Поль, – покачал головой Савельев. – Все только и ждут, когда ты оступишься.