Бывший Булка и его дочь

Снегирёв без конца разговаривал. Считалось, что он разговаривает со Стариком или с Бывшим Булкой. На самом деле он разговаривал сам с собой. Потому что ему никто не отвечал. Больные из других палат заглядывали к ним и, постояв у дверей, уходили. Снегирёва никто не любил – ни Старик, ни Булка, ни эти больные. Он всё время либо отпускал слишком умные замечания, либо рассказывал, что он думает про свою болезнь.

Иной раз Бывший Булка не выдерживал:

– Слушай, Снегирь, кончай ты болты болтать!

– Милый, – легко отвечал Снегирёв, словно говорил про "Динамо" да "Спартак", – милый, вот когда тебя привезут сюда в третий раз, вот тогда меня вспомнишь, ладно?

После такого приятного объяснения минут на десять наступала тишина, лишь слышно было, как Старик медленно переворачивает страницу, да издали доносится запах нашатыря – это старшая сестра протирала полочки стеклянного шкафа с лекарствами.

У Снегирёва были плохи дела… У них у всех здесь были дела не сказать что блестящи. Но у Снегирёва были действительно плохи дела.

Об этом говорил прежде всего сам Снегирёв, по обычной своей манере не то похохатывая, не то подкашливая.

Бывший Булка сперва думал: просто трусит человек, не может себя держать в руках. Потом понял: дела у него плохи, вот и говорит, говорит, остановиться не может.

Плохи. Это было видно по той особой сдержанной терпимости, с которой относились к нему нянечки, сестры, их доктор Павел Григорьевич и профессор, завотделением.

Снегирь был старше Бывшего Булки на шесть лет. Но выглядел даже, пожалуй, моложе. Да ещё такие усики имел залихватские. А ведь он перенёс две операции, жил без половины кишок и без одной почки – рак подбирался к нему с разных сторон.

Каждый день у кровати Снегирёва появлялась молоденькая женщина… девушка, она приносила разную снедь, которую Снегирь обычно возвращал.

Здесь было два приёмных дня и ещё воскресенье, но Снегирёв как-то объяснил:

– Просто надо быть в ладах со старшей сестрой, понятно? Она тебе выдаёт справку. По справке пропуск – дело в шляпе…

Выходило, он не знает о своих делах. А там кто его разберёт! Всё было до того перепутано у этого Снегирёва!

Девушка, её звали Аня, была очень молода, и Бывший Булка решил сначала, что, может, дочка. Да нет. Дочки не держат так за руку, и не глядят так в глаза, и так не улыбаются.

Снегирь же вёл себя по-свински!

Он бы вполне мог куда-нибудь пойти с ней. Ну хотя б не лежать развалясь. Аня сидела рядом с ним на нищенском больничном стульчике. Бывший Булка уходил – просто чтоб не злиться. И слышал, как Снегирёв обычным своим нагловатым голосом раздаёт тумаки общим знакомым. Аня в это время улыбалась и держала его за руку.

– Это жена твоя? – спросил однажды Бывший Булка.

– Да всё не соберусь расписаться, – ответил Снегирёв довольно небрежно, хохотнув и кашлянув по своему обыкновению.

"За что ж тебя любят, Снегирёв? – думал иной раз Бывший Булка. – Должность ты занимаешь не ахти какую, с ленцой… Ну лаборант ты при науке. Это ж для женщины должность, для парнишки после десятого класса. А тебе-то, милый, за сорок. Надо определяться в жизни. Даже не в смысле денег, а вообще… Хотя и деньги не помешают".

И характер был у Снегирёва отнюдь не золотой – надменства полная душа!.. Но, видно, всё ему сходило с рук, раз до этих лет не научился вести себя с людьми как следует.

Аня терпит его барство, ходит. Правда, дела у Снегиря плохи, это верно!.. Но ведь она бы и так ходила. Потому что любит.

Невольно он подумал о себе. За семь дней лежания красавицы его приходили сюда дважды. Лидка сидела как пришибленная, Маринка наоборот – хорохорилась, без конца острила над его больничной пижамой.

Посидели минут сорок, ушли. Булка проводил их до двери на лестницу. Дальше они пошли уже отдельно от него. Лидка оглянулась… Он стоял ещё какое-то время на площадке, стараясь сообразить, что же такое произошло.

Потом понял: а ничего! Навестили и ушли. К другим вот по-другому приходят… А к нему так.

Сам ты, брат Булка, в семье этот порядок завёл: батянька, сделай, батянька, достань. Сам говорил: мои дочки. Ну так от детей много ли можно требовать?

* * *

Дни больничные, хотя и кажутся такими длинными и пустыми, на самом деле вовсе не так уж длинны. Утром тебе, ещё чуть ли не в темноте, сонному, суют под мышку градусник. И с этой ранней минуты начинается твоя лечебная служба. Дальше завтрак и его ожидание, обход врача, потом разные обследования, анализы. А теперь ещё ему стали делать облучение: пока дойдёшь, пока посидишь, словечком в очереди перекинешься. Вернулся – там и обед…

В общем, одно за другое, шестерня за шестерёнку. И нету дня. И лежишь в темноте, слушая, как прогромыхает трамвай – где-то в ущелье соседней улицы… Старик спит, и Снегирь спит – ворчит, ворочается.

Один я не сплю, думает Бывший Булка. Ну и пусть. На работу завтра не надо – лежи, думай, хоть до двух ночи. Давненько ему так-то вот не случалось. Пожалуй, что со школы… Да неужели же со школы?!