Бывший Булка и его дочь

Бывший Булка сел, сунул руки в карманы, благо Маринки поблизости не было. Давненько он не захаживал в такие учреждения: миловал бог. Теперь судьба его была на конце этой очереди, как на конце иглы у Кощея Бессмертного… «Что за ёлки-палки, — он подумал, — что я молочу!» На секунду ему захотелось встать и уйти отсюда. Пока он ещё был здоров. Но конечно, он продолжал сидеть. И потом, он уже не был здоров, дело уже завертелось. Правда, пока ещё неторопливо, почти без всяких угроз: надо сходить, надо, пожалуй, провериться.

И только сегодня, когда он зашёл отпроситься к начальнику цеха, а тот, не моргнув глазом, отпустил его с полдня, хотя это значило, что вся работа над станком, по существу, останавливалась, Бывшему Булке стало малость не по себе.

— Тебе чего, из амбулатории нашей, что ли, звонили? — спросил он, совершенно не веря в такую возможность.

Начальник цеха был, можно сказать, его товарищем. Не один вечер они после смены вместе бились над станком — то над одним, то над другим. В общем, знали друг друга как облупленные. Поэтому улыбайся не улыбайся, молчи не молчи, а говорить придётся всё-таки правду.

Начальник неестественно улыбался, а Бывший Булка ждал.

— Ну, короче говоря, звонили, да, — сказал начальник. — Синельникова, знаешь, такая беленькая?.. А ей из диспансера рентгено… как его там?

— Рентгенологического?

— Ну да… В общем, давай, Коля, пооперативней. Завтра доложишься.

* * *

День горел, не жалея солнца. Сверкал в каждом кристаллике снега, давил на белые нетронутые ковры.

— Смотри, смотри! — крикнул Сева.

Она успела обернуться. С дома напротив, с островерхой крыши, ухнув, сошла снежная лавина. Крыша засверкала — мокрая, чистенькая, ярко-зелёная. Тысячами и тысячами дымков с неё поднимался пар. А другая сторона крыши оставалась белая, толстоснежная… Так этот дом и стоял весь день разнобоким, вторая лавина с него всё не сходила. Но уж завтра непременно грохнется. Только они этого уже не увидят.

Было тепло на удивление, а Лиде особенно. Она не поленилась вчера — заштопала и постирала шерстяные колготы. Да ещё надела брюки… Она ходила в пальто нараспашку, шарф, небрежно заткнутый в карман, красиво волочился бахромой почти по снегу. Шапка съехала на затылок. Лида хотела было её совсем снять, да боязно: столько снега вокруг!

Сидя на барьерчике террасы, она смотрела, как Сева огромной фанерной лопатой вырезает снежные кирпичи и выкладывает из них стену.

Лида смотрела на Севу и улыбалась. Солнце лезло в глаза и в нос. Ей очень нравилось здесь. И нравилось, что Севка не пристаёт к ней со всякими глупостями, как другие мальчишки… к другим девчонкам. Это он только по телефону такой смельчак. На самом деле он просто хороший мальчик.

Есть такие дурацкие слова, употребляемые наиболее дурацкой частью девчонок. Но в данном случае они как раз очень подходили. Сева именно «хороший мальчик».

А в чём, собственно, выражается его такая уж хорошесть? Ну, он красивый. Это бесспорно!.. Конечно, для мальчишек считается, что это не главное. Но лучше всё-таки когда красивый, правда?

Дальше: занимается спортом, второй разряд по пингу. Дальше… Она ещё некоторое время собирала его положительные качества. Так хозяйки иной раз, когда конфет маловато, а гостей ожидается многовато, стараются уложить их (конфеты, конечно) покрасивей и «попышней».

Севка, словно учуяв это её довольно-таки никчёмное занятие, вдруг отставил лопату, слепил увесистый снежок… Пронёсся по воздуху чёрный, затмевающий солнце снаряд. Лида втянула голову в плечи.

— Ложись!

Бумс! Снежок разлетелся в мелкие дребезги по полу террасы и сразу начал таять.

— Получишь, Севка!

— Боялись мы вас!..

Когда они приехали, Севка сразу дал ей валенки (здесь вообще была не дача, а целый склад). И сейчас, ничуть не боясь промокнуть, она по солнечному снегу пошла в самую середину участка, где среди кустов, кажется, смородины лежала совершенно нетронутая полянка.

Лида слепила снежок, аккуратно положила его на самый край поляны, осторожненько покатила… Будет дело!

Сперва комок получался у неё неровный, некруглый какой-то, продолговатый. И Лида подумала даже, что вообще разучилась это делать. А ведь и правда: когда она лепила бабу в последний раз? Уж не вспомнишь — чуть не в детском саду.

Но скоро ком стал тяжелеть, подрос. Снег наматывался на него толстым лохматым войлоком. Лида упарилась, сняла пальто, бросила его на упруго качнувшийся куст. Пальцы стали пунцовые, не гнулись и горели, несмотря на то что всё время были среди искрящегося белого холода.

Она закончила первый огромный ком. До тех пор его катала, пока уж не смогла сдвинуть ни на сантиметр, и он увяз, словно богатырь Святогор. На этот первый положила второй, значительно поменьше. Потому что увеличь его хотя бы чуть-чуть — и уже ни за что не поднять. Сверху третий, маленький — чуть больше обычной человеческой головы.

Улыбнулась, оглядела свою работу. Сева, опираясь на лопату, стоял у недостроенной крепостной стены.

— Эй, скульптор! Помочь?

— Без сопливых!