Бывший сын

Прощальный ужин решили устроить в палате. Рядом с Циском. Все блюда привезли с собой. На метро. В фольге. Клаудия готовила вместе с бабушкой. В кухне с видом на крыши. В той самой кухне, где когда-то обедал Циск. Клаудия пользовалась приборами, которыми когда-то пользовался Циск, и резала мясо на доске, которую однажды, на Восьмое марта, Франциск подарил бабушке. Как и все мальчики молодой республики, перед женским днем он занимался выжиганием, старательно прижигая предварительно нанесенные учителем труда слова. Такая доска была почти в каждой семье. Такие доски делали Кобрин, Стас, Вара. Друзья по двору и школе дарили своим мамам нечто подобное в течение многих лет. Теперь эта доска стояла на тумбочке рядом с Циском. Решили, что такая мелочь может его порадовать. С Франциском разговаривали на протяжении всего ужина. Мама, Юрген, бабушка, Клаудия. Никто не сомневался — Франциск все слышит. Каждому хотелось верить, что Циску станет лучше прямо во время ужина. Что он проснется, оживет. Они заметят его движение, услышат сильный вздох, всхлип. Быть может, немногим меньше остальных верила мать, но верила, правда. По-настоящему сомневалась лишь переводчица. Выйдя в коридор, она садилась на пол и никак не могла понять, с кем ей быть. «Принять их сторону или остаться скептиком? Что же делают эти люди? Зачем? Почему? Кто внушил им эту веру? Что у них в голове вообще? С одной стороны, меня восхищает их поведение и стойкость, но с другой… если верить всему тому, что говорят врачи… если все на самом деле так, как говорят врачи… Господи, это же ужасно! Это же почти преступление! Это значит, что все они просто чокнулись! Это же бред, издевка, фарс! К чему они ломают эту комедию? Если врачи правы — эти люди просто-напросто слабы! В них нет силы, нет стержня, как говорит наша преподавательница по деловому британскому. Выходит, им просто не хватает духу! Получается, они грустные клоуны. Это просто насмешка над собственным внуком… Если врачи правы, если только окажется, что врачи действительно правы, все это приобретет совершенно другой характер. Цирк, нелепый цирк. Притащите ему сюда еще карусель! Господи, что же они творят?! Если врачи говорят правду, если Франциск никогда не поправится… значит, все это… все это похороны клоуна, что ли… Эти люди едят и разговаривают с ним… Разговаривают с живым трупом. Даже поминки устраивают уже после похорон! А что они ему приготовили? Что он сегодня будет есть? Они уже поставили ему праздничную капельницу? Он уже попросил? К чему? Зачем? Зачем они разыгрывают эту комедию с едой в пластиковой посуде?! С таким же успехом они могли бы устроить ужин на его могиле! Здесь не хватает лишь плакальщицы и балканского духового оркестра, во всяком случае последний хоть как-то узаконил бы это абсурд. Все это кажется глупым, нелепым, комичным! Они разговаривают с ним, просят меня, чтобы я переводила ему. Они говорят, что он плохо понимает германтов, — а меня?! Меня он понимает хорошо? Хорошо он меня понимает? Может, он хочет мне что-то сказать? Шепнуть? У него же мозг не работает! Зачем эти люди обманывают себя, если никогда ничего не изменится?! Если всегда все будет так! Если единственным завершением всей этой истории будет переезд на кладбище?!»

Переводчица сидела в коридоре, и вышедшая на плач бабушка пыталась успокоить ее:

— Вы не сердитесь на нас, милочка. Не сердитесь!

— Что же, что же вы делаете-то все?! Что вы делаете?! Я совсем, совсем не понимаю!

— Это понятно… Это нормально… Это ничего, что вы нас не понимаете! Вы еще совсем юная, совсем молодая. А тут и не нужно ничего понимать. Вы не старайтесь нас понять, вы просто принимайте нас такими, какие мы есть. Иначе просто нельзя. Не может быть иначе. Нет у нас просто другого выбора, милочка, понимаете?

— Но ведь нет и надежды…

— Это верно… надежды нет… надежды никогда нет, и самые большие чудеса, милочка, случаются вопреки надежде. Случаются, когда ее нет… У вас есть время?

— Да, конечно…