Бывших мам не бывает

На огромном полотне было нарисовано нечто квадратное. Монументальное. Основательное. С большой хлеборезкой и маленькими бусинами глаз. Это могло быть все, что угодно. Но права на ошибку у няни не было.

Холодный пот потек по спине, когда я мысленно попыталась угадать, что это. Для ребенка это важно.

– Что это? – голосом знатока искусства спросила я, пока об этом меня не спросил ребенок. – Такое… Красивое.

– Это мама! – с грустью произнес маленький лорд. Кисточка выпала из прозрачной руки, но он ее снова поднял.

Да! Твоя мама должна была выглядеть именно так, чтобы твоему вредному папе жизнь медом не казалась!

– Она красивая, – улыбнулась я, глядя на детский шедевр с уважением.

– Нет! – внезапно вздохнул призрак. – Потому что я рисовал ее по памяти… Вот если бы она была здесь, то я бы нарисовал лучше… Мне нужна эта… как его… Короче, мне нужно на кого-то смотреть! Тогда получится лучше! Я уверен!

У няни не было запасной натурщицы. И достать ее было не откуда. Сомневаюсь, что папа будет рад, если обнаружит полуголую девушку, позирующую для детского рисунка.

– А давай я тебя нарисую! – потребовал призрак, напрочь игнорируя домики и облачка. Он решил сразу стать портретистом. – Садись сюда!

Он вел себя, как настоящий художник. И это не могло не восхищать.

– Так! – обстоятельно произнес призрак, повторяя за кем-то жесты. – Сядь лучше туда! Там лучше видно!

Я вздохнула и послушно пересела. Юный художник принялся за дело. Он то и дело выглядывал из-за холста, иногда подлетал, рассматривал мое лицо почти впритык. В такие моменты он бурчал нечто загадочное: «Значит, глаз вместе со ртом близко, но похожи почти…». От таких смелых заявлений по попе бегали мурашки.

– Хм… Если взять ухо и бровь… – сощурился на меня призрак. – То ухо и бровь это одно и тоже, если глаз перевернуть!

Как много чудных анатомических открытий приготовил для меня это день!

– Хм… Жаль нельзя глаз достать и померять! – сокрушался юный художник, чем-то шурша о холст. Мысли уносили меня в будущее, где маньяк рассказывает с задором о том, как добрая няня научила его рисовать, чем разбудила кровожадные наклонности.

– А можно мне волосину! Я померяю! – на полном серьезе потребовал юный художник. Я поняла, что волосиной придется пожертвовать. «Бросим все на алтарь таланта!”, – прозвучало в голове, когда я вырвала у себя волос.

Я вручила художнику волосок, который он бережно понес к мольберту, что-то замеряя.

В доме было на редкость тихо и спокойно. Не громыхали шкафы, не стонали жалобно скрипучие двери, не звенели окна, не дребезжали старушки – люстры.

– Нос похож на две норки змей. В правой живет большая! – авторитетно произнес Тео, а я была лучшего мнения о своей правой ноздре. – Ты могла бы расправить левый глаз и распустить ноздрю?

Да! Натурщицей быть – тяжкий труд. То глаз расправь, то ноздрю распусти! А я уже собиралась уйти из нянь в натурщицы. Лежишь себе натурально, спишь, а призрак рисует твой спящий портрет. «Спящая няня», – называлась целая галерея в моем воображении.

– Так? – спросила я, глядя, как слегка контуженный попугай капитана Флинта на капитана Флинта.

– Можно чуть в сторону! – серьезно произнес юный гений. Я в сторону не умела. Но ради искусства даже попробовала.

– Почти готово, – предупредили меня.

“Какой добрый и гуманный ребенок! Предупреждает заранее!”, – подумалось мне.

Честно, мне самой было любопытно, что там нарисовал юный гений! Внезапно дверь открылась, а я подпрыгнула от неожиданности.

Глава 24

-Так вот вы где! – строго произнес лорд. Вид у него был такой, словно он собирается нас убить. – Вы притихли, я ума не приложу где вы… И вынужден искать вас по всему дому!

Что? Обделался? То-то же! Будешь знать, как вредничать перед няней! Мы еще не так притаиться можем, чтобы ты от страха поседел окончательно!

–А зачем нас искать? – пожала я плечами, видя, как Тео гордо демонстрирует портрет. Однако, не мне. По выражению лица лорда я почувствовала, что что-то тут не так. Не будут у мужика просто так волосы на голове шевелиться. Ой, не будут!

Юный Пикассо и Какассо расплывался от гордости за свои старания. Отцу же требовался валокордин и корвалол.

По лицу было прекрасно видно, что отец, как и любой родитель, отойдя от первого шока, вспоминал про детские травмы и думал, как они отзовутся в будущем, выдавливал из себя, как жадный тюбик зубной пасты что-то вроде глубокомысленного и в то же время восхищенного: “Ааа!”.

– Ну как ты будешь хвалить или восхищаться? – спросил юный художник, а отец, которого таланты сына застали врасплох, решил и хвалить, и восхищаться одновременно.

Какой красивый … – начал лорд, но потом на всякий случай исправился. Видимо, было что-то на картине, что выдавало гендерную принадлежность. – … Красивая… Слюнявая… Бульдог!

Теперь нервные клеточки собирались уже у меня. Дети, они такие. Они щадить не любят. Нарисуют тебя больше дома, вот и живи с этим. А если у них плохое настроение, то вообще всех толстыми рисовать будут. Толстыми и волосатыми.

– Это не слюни! – возразил юный художник.

– А! Тогда это домик! Красивая крыша! – уцепился отец.