Бывших не бывает

А теперь, Макарий, срочно вспоминай, что все женщины красивы! Если ты хоть на миг усомнишься, что Порфирородная прекраснее Елены Троянской… И умна, зараза – мы на виду, она в тени!»

Дверь с почти неслышным скрипом отворилась, и в горницу вступила стройная женщина в чёрном монашеском одеянии. Лица в сумраке было не рассмотреть – только глаза блестели.

– Приветствую вас, братья мои во Христе, – приятный голос, подобно ладану, обволок помещение.

«Ну сейчас я вас удивлю, голубки!»

– Приветствую Порфирородную! – громыхнул отставной хилиарх, принимая предписанную уставом позу «воина, твёрдо обладающего полем»: ноги на ширине плеч, грудь вперёд, взгляд перед собой. Одновременно с этим возгласом старый солдат бухнул себя кулаком в грудь напротив сердца, а потом выбросил правую руку вперёд в освящённом веками римском воинском приветствии. Краем глаза отец Меркурий сумел заметить, что Илларион машинально повторил его жест.

Глаза Порфирородной Ирины вспыхнули в темноте. Пальцы рук, которые она держала сложенными перед грудью, ощутимо хрустнули.

– Не пристало нам, брат мой, вспоминать о суетном мирском блеске, – Варвара-Ирина даже выступила на шаг из полосы полумрака.

«Чёрт возьми! Потрепала её жизнь, но она… она прекрасна! Это не свежесть юной прелестницы – это кровь! Взгляд, поворот головы, спина, голос… Базилисса, не меньше!»

– Как прикажешь, Порфирородная! – отец Меркурий поклонился, но имперского титулования не оставил.

– Отче Илларион, поведай мне, как зовут брата нашего? – настоятельница улыбнулась епископскому секретарю улыбкой, которую иначе как милостивой не назовёшь.

– Прости, кирия[52], но, с твоего позволения, пусть лучше мой старый друг сделает это сам, – Илларион поклонился, но не слишком низко.

– Как же тебя зовут, брат? – теперь улыбка Варвары выглядела подбадривающей.

– Хилиарх четвёртой таксиархии «Жаворонки» Макарий, кирия! – отчеканил отец Меркурий, а потом добавил на тон ниже: – В монашестве Меркурий.

– Я рада знакомству с тобой, доблестный, – Варвара величаво кивнула. – Но не стоит, наверное, тебе более так титуловать меня – скромную настоятельницу затерянного в глуши монастыря.

– Порфир снимается только вместе с головой, кирия! – рубанул отставной хилиарх и краем глаза заметил, как расширились глаза Иллариона.

Дочь императора владела собой лучше отставного друнгария, хотя и в её глазах проскочила молния, но лицо осталось совершенно спокойным.

– Здесь говорят, что в ногах правды нет. Присядьте, светлейшие, – рука игуменьи изящно указала на два курульных кресла.

Игуменья опустилась на стул с высокой спинкой. Илларион последовал её примеру, а отец Меркурий остался стоять.

«Поверила! Пока поверила. Уселась не в свою тёмную нору, но и не совсем на свет – уверена, что я попал под её чары, но привлекать внимание к следам болезни на лице не хочет. Женщина! Вот только свет всё равно у неё за спиной, а мне светит в глаза…»

– А что же ты, брат мой? – Ирина приподняла бровь.

– Прости, кирия, но не смею, – произнёс отец Меркурий извиняющим тоном. – Твой отец не удостоил меня титула светлейшего и не ввёл в синклит, так что я пока не имею права сидеть в курульном кресле.

В наступившей тишине послышалось еле слышное хмыканье Иллариона. Игуменья пристально посмотрела в глаза отставного солдата, задумчиво перебрала несколько зёрен чёток, а потом совершенно будничным тоном произнесла:

– Считай, что в этой келье твоё «пока» уже наступило, хилиарх. Садись!

– Повинуюсь, кирия! – отец Меркурий постарался, чтобы это звучало как можно натуральнее.

«Теперь надо раздуться от важности, как гусаку весной! Только не переиграть – всё должно выглядеть, будто я скрываю, что готов лопнуть от гордости».

Порфирородная Ирина с нескрываемым интересом наблюдала, как отец Меркурий устраивается на почётном седалище. Илларион занимался тем же самым.

«Эка хорошо сели – Ирина смотрит мне прямо в лицо, а её сердечный дружок сзади – справа. Как на допросе. Ну так это и есть допрос».