– Могу называть и светлейшим, если ты предпочитаешь такое обращение, друнгарий виглы! Мы тайно служим базилевсу, даже если базилевс не ждёт от нас службы и боится её – так, кажется, говорили у вас, брат мой? – Старый солдат сделал шаг вперёд и ткнул пальцем в сторону собеседника.
– Да, монастырь не изменил тебя, – Феофан усмехнулся и вдруг бухнул себя кулаком в грудь напротив сердца, а потом выбросил руку вперед и вверх и рявкнул по-гречески: – Повиновение базилевсу, мой хилиарх!
Меркурий машинально вернул салют.
– Вот видишь, хилиарх, в этом ты весь, – усмехнулся Феофан. – Только тут не империя. И я не друнгарий виглы, хотя что-то общее в нашей с ним службе есть.
– Тогда кто ты? – отставной хилиарх взглянул собеседнику прямо в глаза.
– Аз есмь человек, – только сейчас отец Меркурий сообразил, что говорят они по-гречески, и лишь последняя фраза прозвучала по-славянски.
– Микрокосм в макрокосме? – усмехнулся Меркурий.
– Большое в малом? Что ж, можно и так сказать, – отец Феофан вновь перешел на греческий. – Чьё это? Ни у апостолов, ни у отцов церкви, ни у древних философов я такого не помню.
– Это сказал… один человек, которого я знавал раньше, – отец Меркурий сделал рукой неопределенный жест.
– Это верно, не будем называть имён, – согласился Феофан. – Или этот человек ты сам?
– Не важно! Ты уходишь от вопроса, друнгарий. Если ты служишь не базилевсу, то кому: церкви, патриарху, князю, епископу, себе? – Меркурий не отпускал взглядом глаза собеседника.
– Да, тут не империя, – повторил Феофан. – У нас другая земля, другие законы, а там, куда ты скоро отправишься, и вовсе вместо Кодекса лес, а вместо магистра медведь!
– Ты опять уходишь от ответа!
– Не ухожу, скорее, подхожу, – Феофан поднял руку в примирительном жесте. – Ты помнишь историю старого Рима и начало Рима Второго?
– Что именно? – Меркурий начал терять терпение.
– Кем был отец Константина Великого Констанций Хлор?
– Цезарем! – Меркурий не смог скрыть удивление.
– А кто его им назначил? – улыбка Феофана уже бесила старого солдата.
– Августы Диоклетиан и Максенций, соправители Старой империи! – Меркурий раздражённо взмахнул рукой.
Широкий рукав рясы всколыхнулся, и в нём на миг мелькнула рукоять кинжала.
– А вот это правильно! – одобрил с улыбкой Феофан. – И кольчуга тоже! Бережёного бог бережёт.
Отец Меркурий запнулся на полуслове.
– Чего уставился? – помощник епископского секретаря от души забавлялся. – В Писании сказано: «Да опасно каждый ходит!» На чём мы там остановились?
– На Диоклетиане и Максенции, – обескураженно произнёс отец Меркурий.
– Вот именно – на соправителях. Диоклетиан взял себе Восток, а Максенцию оставил Запад, – Феофан говорил как будто через силу. – И что-то Максенций тогда сделал не то… Помнишь что было дальше, грек?
– Ромей! – вскинулся старый солдат.
– Да, ты ромей, римлянин, – последнее слово Феофан произнес на латыни. – Так что же было дальше?
– Константина избрал Господь, дал победу в смуте, Константин принял Христа сам и крестил империю, основал Город… Но к чему, убей меня Бог, ты меня об этом допрашиваешь?
– Сейчас поймешь, – не то усмехнулся, не то оскалился Феофан. – Теперь я за тебя продолжу. Константин дал империи единую веру и с ней единый закон, который выше человеческого! В Писании сказано, что царство, разделившееся в себе, падёт. Константин это ещё язычником понял! Оттого его Господь и отметил. Не спорь! Потом уже другие подгадили! Аркадий и Гонорий! Небось знал бы отец их Феодосий, чего детки учудят – в колыбели удавил бы! Разделилось в себе царство!
– Ты хочешь сказать… – Брови отставного хилиарха вздёрнулись от удивления.
– Хочу. И скажу! – Феофан остановил Меркурия. – Ты слушай! Потом я тебе отвечу.
– Я слушаю. – Отец Меркурий даже подался вперёд.
– Не в том дело, что они державу на двоих поделили – такое и раньше бывало. Сам поминал про Диоклетиана и Максенция. Одной головой о такой громаде не помыслить.
– А в чем тогда?
– В том, что они разделились в себе! Ладно, брат на брата пошел – такое не редкость, но они забыли, что у них враги общие! И вот тут начало конца!
– Но империя устояла! – старый солдат сжал кулаки.
– Одна из двух, ромей! А должно быть две!
– Ты хочешь сказать, что… – у отца Меркурия перехватило дыхание.