Cага о Бельфлёрах

…Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело — одежды? Взгляните на птиц небесных… Посмотрите на полевые лилии… Итак не заботьтесь и не говорите: «что нам есть?» или: «что пить?» или: «во что одеться?»… Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы…[16]

И вновь эхо. Негромкое, веселое, насмешливое. Он слышал его с поразительной отчетливостью, хотя и его собственный голос не ослабел.

Медленно поднялся он на ноги и с усилием выпрямился. (Его правое колено теперь болело почти не переставая. Он и не помнил, когда эта боль началась — наверное, однажды утром, однако, на самом деле, она была с ним всегда.) Иедидия заслонился ладонью от солнца и посмотрел по сторонам, насколько хватало глаз: вниз, в ущелье, где тени меняли одна другую, на солнечный свет и белый клубящийся туман, на усыпанный валунами холм, поросший у подножия соснами, и наконец медленно, благоговейно — вверх, на самую вершину Маунт-Блан. По мере того как гора устремлялась ввысь, к Господу, деревья редели, а саму вершину покрывали снег и лед, что казалось Иедидии доказательством ее святости. Порой он смотрел на обдуваемую всеми ветрами гору, пока не чувствовал резь в глазах и зрение его не слабело — а он думал, что только начал отдавать ей дань уважения. Разве не очевидно, что настолько священное место отталкивает любое зло? И разве сам Сатана не съежился бы от страха перед этим ледяным величием?..

Однажды Иедидия стоял на привычном каменном уступе над ущельем, прикрывая ладонью глаза, когда увидел, как в небе парит ястреб-перепелятник, и тут же неподалеку прогремел выстрел и возле его головы пролетела пуля. Иедидия бросился на камни. Без раздумий — времени на раздумья у него не было — он ничком упал на камни и пролежал так очень долго, а потом разлепил онемевшие губы и принялся робко складывать их в слова: Господь милосердный, сжалься надо мной, Господи милостивый, помилуй меня, не дай мне умереть, не увидев лица Твоего. Дане превратится в посмешище мое паломничество в Царствие Твое, а моя любовь к Тебе — в нелепость, прерванную бессмысленной случайностью. Расставив руки и ноги, он, пятясь задом, умудрился уползти с выступа и забиться в хижину. (К тому времени он укрепил свою жалкую лачугу березовыми бревнами и починил крышу, на пол настелил половицы, а в оба окна — величиной не больше квадратного фута — вставил стекла, и еще навесил прочную дубовую дверь с железной щеколдой.) В хижине он упал на набитый кукурузными листьями тюфяк, и долгое время ему не хватало сил даже продолжить молитву. Наверное, он уснул, потому что, проснувшись, понял, что настала ночь, что он совершенно один и что Господь позволил ему осознать: опасность миновала, он снова один в горах, и никто не причинит ему зла — и сердце его наполнилось ликованием, похожим на ликование ребенка, когда тот понимает, что его не накажут, что вместо наказания его ждут прощение и теплые материнские объятия.

На следующее утро, дрожа от собственной дерзости, Иедидия снова взобрался на выступ и спустя несколько минут убедился, что он действительно один, что Господь не обманул его. С того дня никто больше не стрелял в него.