Cага о Бельфлёрах

Всем желающим выслушать его, охранникам, без малейшего на то повода тычущих его локтем в грудь вместо приветствия, Жан-Пьер тихо рассказывал о своей невиновности. Он вел себя вежливо и скромно и давно уже перестал кричать. Если исправительное заведение должно приводить к покаянию, говорил он, и если сюда по ошибке заточили невиновного, то в чем он может каяться?.. Разве подобная несправедливость не подрывает саму суть исправительных учреждений?.. Порядочные денежные суммы, ежемесячно получаемые Жан-Пьером (а со временем, благодаря игре в покер и бридж, в которых порой участвовали и охранники, эти суммы росли) позволяли ему приобретать сигареты, конфеты, сахар (в тюрьме сахара не давали, но каждое утро, каждое проклятое утро заключенных кормили холодной овсянкой, то клейкой, то водянистой, порой полной дохлых долгоносиков) и другие приятные мелочи, и, разумеется, он платил охранникам, как платил бы любым наемным слугам, поэтому спустя время грубое обращение сошло на нет, однако лишь через несколько лет Жан-Пьера перевели в более просторную камеру, предназначенную только для него и его компаньона-телохранителя (таких юношей за несколько десятилетий было пятнадцать или двадцать, и всех калечили или убивали их преемники — крепкие, честолюбивые здоровяки, рвущиеся прислуживать Жан-Пьеру Бельфлёру И). Но такое влияние появилось у Жан-Пьера далеко не сразу, прежде всего потому, что выглядел он сломленным, а говорил, в манере робкой и покорной, всегда только о своей невиновности, причем, как замечали охранники, одними и теми же словами, так что его настоящий характер никак не проявлялся. Поэтому, когда он снова принимался излагать смехотворные аргументы об исправительном заведении, которое должно учить раскаянию, и о невиновном, которого заточили туда по ошибке, охранники разражались хохотом и еще грубее толкали его в грудь.

(Позже один товарищ по несчастью предупредил Жан-Пьера, чтобы тот «не порол чушь». Потому что если будешь пороть чушь, пускай даже тихо и очень вежливо, то тебя признают чокнутым. А если тебя признают чокнутым (каждые две недели по вторникам после обеда в тюрьму приезжал психиатр, который ставил диагнозы и выписывал лекарства на основании письменных отчетов сотрудников тюрьмы), то отправят в здание напротив — Крыло Шилера, и тогда тебе крышка. Крыло Шилера! О нем Жан-Пьер был наслышан: доктор Уистен Шил ер, врач, чьей сферой интересов в последней четверти XIX века были психические недуги и который выступал за радикальный и порой успешный метод лечения безумия посредством симпатического проникновения в бред пациента. Согласно семейной легенде, доктор Шилер некоторое время пользовал и Рафаэля Бельфлёра и даже жил в усадьбе… А вот Крыло Шилера, занимающее целый корпус, выстроенный из бетонных блоков, представляло собой вход в бездну, куда отправляли надоедливых заключенных — как «нормальных», так и «ненормальных», — после чего их шансы на возвращение стремились к нулю. Несколькими годами ранее группа заключенных схватила охранника, причем один перегрыз ему глотку, и, хотя взбунтовавшихся, естественно, забили до смерти, в Крыле Шилера до сих пор существовала традиция наказывать вновь прибывших. Санитарные меры здесь не соблюдались, одиночки больше не использовались, спальная камера была одна на всех, огромная, неотапливаемая и, как говорили, невероятно грязная. Со времен мятежа охранники не заходили в камеру и прогуливались по мосткам. Отсюда же работники столовой (зажав рты, зажмурившись и отворачиваясь) раз в день раздавали еду тем, у кого хватало сил пробраться к мосткам. Жан-Пьеру рассказывали, что среди пациентов есть страдающие третичным сифилисом, то есть в буквальном смысле разлагающиеся. Там каждый страдал какой-нибудь болезнью, а когда кто-нибудь умирал — случалось это, разумеется, регулярно, потому что заключенным была свойственна жестокость, — тюремные власти присылали за телом лишь спустя несколько дней. «Так что, — тихо проговорил заключенный, — в твоих интересах туда не попадать».)

«Неужели вся семья на него рукой махнула? Поверить не могу, — говорила Лея. — Вы же, считай, палец о палец не ударили!»

Они пытались объяснить ей, твердили про обжалования и впустую потраченные тысячи долларов, про одну или две взятки — к сожалению, предложили не тем, кому следовало, — про то, какие сложности это создало семье, и про безволие Жан-Пьера. Например, тот никогда не просил об условно-досрочном освобождении. Ни разу за тридцать три года. И если вначале он радовался посетителям, то вскоре переменил отношение к ним и нередко вообще отказывался являться в комнату для свиданий. Однажды, когда Ноэль радостно рассказывал о возможности пересмотра его дела в Верховном суде, Жан-Пьер медленно наклонился и впечатал в разделяющую их стеклянную перегородку плевок. Позже Ноэль говорил, что его как обухом ударило.