Cага о Бельфлёрах

Вначале молодые друзья Сэмюэля часто приходили с визитом. Рафаэль приказывал подать им еду и напитки, но сам всегда удалялся из гостиной; он не мог выносить вида юношей в военной форме, никто из которых не мог сравниться с прежним Сэмюэлем ни ростом, ни красотой, ни выправкой. Как-то он подслушал приглушенный разговор: Сэмюэль непременно вернется, в один прекрасный момент он явится — и тогда что за истории он поведает! Быть не может, чтобы Сэмюэль Бельфлёр умер.

Конечно, он не умер, ответил какой-то лейтенант. Просто сейчас он предпочитает быть не с нами.

Бедняга Плач Иеремии скорбел о потере брата, он почти впал в меланхолическое забытье, и на его полные слез глаза было тяжко смотреть. Уходи, убирайся с глаз моих, стонал Рафаэль, ты прекрасно знаешь, что ты — не он. И несчастный мальчик брел в свою комнату и запирался изнутри.

Рафаэль был бы рад удалиться от мира, чтобы оплакать потерю сына, как полагается. И однако, он осознавал, что неспособен отрешиться от мыслей о сущем. О мире. Мире в данный момент времени, в его плоти, во всей мощи. Ибо разве мир не существует всегда здесь и сейчас, в вечном бурлении, даже если кто-то решил закрыть глаза и не видеть его? Незыблемость гор Чотоквы, мистическое одиночество скрытого в тумане замка Бельфлёров, который казался посетителям из долины, в том числе самому господину Линкольну (который заезжал туда в начале 1850-х, когда национальное движение в поддержку войны стало неуклонно нарастать), существующим вне времени, что придавало ему нездешний, мистический ореол, — все это скоро перестало пленять Рафаэля: ведь, как ни крути, это был его замок, и он знал все промахи и досаднейшие просчеты, допущенные при его строительстве; он один нес ответственность за поддержание в нем порядка. Подобно Всесоздателю, он по понятной причине не мог найти утешение в своем творении: ведь оно было — в конце концов — его!

Так что он никак не мог удалиться. Он не мог изъять свой беспокойный, дерзкий, ненасытный ум из мира, хотя, безусловно, именно этот путь и избрал для себя Сэмюэль. Рафаэль мог позволить себе произнести несколько слов о Сэмюэле лишь перед Иеди-дией, и то не о своем горе, но чтобы выразить недоумение и гнев: «Ты можешь понять, отец, что мальчик просто покинул нас! Что он… что он безо всякой на то причины, по собственной воле, перешел на ту сторону, к черным!»

Но седовласый старик, как всегда, отстраненный, словно его душа до сих пор обитала высоко в горах, лишь рассеянно кивал и отворачивался. У него развился недуг — а может, это была лишь причуда: он почти совсем оглох. Отец! — восклицал Рафаэль, и сердце его билось пленником в груди, — мой сын перешел на сторону черных!

Пожиратели грязи

В день накануне второго дня рождения Джермейн — душный, знойный, в самый пик периода аномальной жары (он длился около двенадцати дней, и дневная температура достигала ста пяти градусов[24] — рекорд для региона Чотоквы) Вёрнон Бельфлёр — нескладный, нервный, агрессивный, со своим «новым» поэтическим голосом, с бородой, остриженной так коротко, что она перестала походить на бороду, со стянутыми с помощью засаленного алого шарфа в длинный хвост волосами — настолько разъярил мужчин в одной из таверн Форт-Ханны, что они набросились на него и в пьяном угаре утопили в Нотоге. Или почти утопили — ведь кто мог знать, что Вёрнон, связанный бельевой веревкой по ногам и рукам, Вёрнон, единственный из Бельфлёров, так и не научившийся в детстве плавать, не погибнет в ее глубоких стремительных водах?..