Carus,или Тот, кто дорог своим друзьям

— Они воспроизводят себя, чтобы сделать других такими же несчастными, какими были сами. И утолить таким образом своеобразную месть за тот ожесточенный бой, на который их обрекло рождение. И радоваться — производя на свет детей — тому, что не одним им суждена смерть.

— Лжец! — воскликнула Э. — Все это чистейшая литературщина!

— Нет, — ответил Р. — Ничто из того, что существует, не было определено заранее. Жизнь, рождение… можно ли назвать их иначе как неотразимыми, непререкаемыми сюрпризами? <…> Я не могу согласиться с Томасом. Несчастье не есть частица реальности. Более того, несчастье — это искусство развлечения, если отнести его в нулевую точку реальности. Тогда разница между партией в домино и трагедией, игрой «Семь семей»[81], текстом пророка, кроссвордом и политической предвыборной речью будет ничтожной.

Вот и опять вынырнул паратаксис! — ухмыльнулся Йерр. — А заодно и вся Библия.

— Только в виде игры в го, — сказал Т. Э. Уинслидейл.

Р. возразил: он ведь не отрицает веру.

— Ну да, «не успеет петух прокричать трижды…», — насмешливо бросил Йерр.

Но тут взял слово А.: язык — это точильный камень для косы. Камень, на котором зиждется храм. Все, что различается в отражении смерти.

— Все, что становится более темным, более бессмысленным, — продолжил Рекруа.

К счастью, подали торт-перевертыш[82]. Марта оставалась безучастной в течение всего ужина. Не вымолвила ни слова.

В квартире Т. Э. Уинслидейла стояла невыносимая жара. Батареи грели вовсю, как зимой. Коэн ожесточенно ругал духоту в комнате. А заодно и новые электрические лампы, купленные Т. Э. У., — они и в самом деле слепили глаза: какое-то новомодное устройство отбрасывало их резкий свет на потолок. Ностальгически вспоминал времена, когда холод был холодом, тепло — теплом, ночь — ночью, расстояние — расстоянием. Обличал, как ярый экстремист, все эти «грелки», электроприборы, автомобили, которые «помогли» нам утеплить зиму, упразднить ночь, сократить расстояние. И все это после того, как Р. в пух и прах разнес и несчастье, и время, и весь мир в целом!

Наконец мы встали из-за стола. Элизабет и Бож приготовились слушать, а мы настроили инструменты. Т. Э. Уинслидейл принес кофе. Элизабет взяла еще кусочек «торга сестер Татен». Мы сыграли Моцарта — фортепианный квартет, ор. 478, фрагмент трио-сонаты Кванца и до-мажорный квартет Моцарта, ор. 465.

Концерт получился довольно долгим, но вполне приятным.

— Замечательный вечер! — сказал Уинслидейл на прощание. И взял в свидетели Лао-цзы, изрекшего, что «затемнение темноты есть ворота ко всем чудесам». После чего мы ушли.

На улице. Мне вдруг почудилось, что все эти лица — усталые, покрасневшие, изношенные, раздраженные — собрались под фонарем авеню Ла Бурдонне, чтобы вместе вдруг возникнуть среди деревьев светлыми пятнами, подобными белесым почкам на ближайших к фонарю ветках. Может быть, они хотели убедиться — сообща, — что весна и впрямь к нам вернулась.

30 мая. Встретил Йерра на улице Бюси. Он торговался с продавцом из-за ската. Спросил у него, как поживает Анриетта. Он теперь глаз не смыкает по ночам. «Меня уже пора причислять к лику блаженных, хотя еще не к лику святых», — сказал он. Я решил проводить его до овощной лавки. Он сообщил, что Томас увлекся четырьмя порочными формулировками… Я послал его подальше.

1 июня. Уехал с Жюльенной в Бретань.

Крошечная гостиница на три номера, рядом с шумной фермой (особенно раздражает петушиное кукареканье).

3 июня. Дождливый Троицын день. Воздух насыщен непонятно откуда взявшимся, но неотвязным запахом мокрого распаренного овса.

Скрипучие колеса, цокот копыт по каменным плитам двора. Ж. была счастлива: она обожает густую похлебку из гороха или картошки. Я начал кашлять. О, эти прекрасные, медленные приступы…

Понедельник, 4 июня. Цветущий дрок. Застывшие, удивительные скалы. Сила моря.

Среда, 6 июня.

Похолодало. Ж. утром вернулась в Париж.

Четверг, 7 июня. Шагая, кашляя на ходу и не ожидая ничего хорошего от своей прогулки, я все же увидел немало поразительных вещей, хотя не скажу, что они меня потрясли. Густые заросли мокрой крапивы. Истлевший лист на земле, в окружении деревьев, шумно протестовавших против этого холода — ужасного, но не трескучего, не зимнего.

Несмотря на щебет дрозда, здесь охватывает ощущение вселенской тишины и близости к реальности и смерти.

Мелкие лужицы отражают солнце в каждом камешке на дне. А мое дыхание, слетая с губ, материализуется на воздухе в белое облачко пара, и каждое из них тает перед тем, как появляется следующее.

Воскресенье, 10 июня. Провели вместе с Р. целый день у Йерра, в Поншартрене.

После прогулки в лесу. Садясь в машину Йерра, А., знавший его мании, крикнул Элизабет и малышу Д.: «Вытирайте свои ноги! Вытирайте свои ноги!» Но Йерр и тут не упустил случая отчитать его. На лице А. отразилась растерянность.