Чаадаев

О чем говорили в это свидание друзья, не подозревавшие, что оно последнее? Затеяли ли вновь серьезный разговор о «тайне времени» и о судьбах человечества или поверяли сложности своей духовной жизни, протекавшей в столь разных обстоятельствах? Думается, беседа ограничилась рассказами о внешней канве событий. Известно только, что Чаадаев показал Пушкину статью Белинского о поэте, которую тот охотно прочитал, а через несколько месяцев прислал Петру Яковлевичу номер «Современника» для передачи критику. Во всяком случае, Пушкин продолжал оставаться загадкой для «басманного философа», писавшего А. И. Тургеневу: «У нас здесь Пушкин. Он очень занят своим Петром Великим. Его книга придется как раз кстати, когда будет разрушено все дело Петра Великого: она явится надгробным словом ему. Вы знаете, что он издает также журнал под названием Современник. Современник чего? XVI столетия, да и то нет? Странная у нас страсть приравнивать себя к остальному свету. Что у нас общего с Европой? Паровая машина, и только…»

«Загадка Пушкина» заставляла Чаадаева снова и снова размышлять о «тайне времени». В конце года он прочтет в «Современнике» «Капитанскую дочку» и напишет А. И. Тургеневу, что его очаровала в ней «полная простота, утонченность вкуса, столь редкие в настоящее время, столь трудно достижимые в наш век, век фатовства и пылких увлечений, рядящийся в пестрые тряпки и валяющийся в мерзости нечистот, подлинной блудницы в бальном платье и с ногами в грязи».

14

Предлагал ли Петр Яковлевич издателю «Современника» философические письма или нет, намерения напечатать их он не оставлял. Так, Чаадаев обратился к редактору «Телескопа» Н. И. Надеждину, отношения с которым у него ранее, как уже говорилось, не складывались и который в определенных вопросах занимал полемическую позицию к деятельности «Московского наблюдателя». Сын сельского священника, Николай Иванович очень быстро прошел путь от провинциального семинариста и слушателя духовной академии до профессора Московского университета и издателя крупного журнала. Начало его собственного литературно-критического творчества характеризовалось стремлением показать сущность эстетики романтизма как «чада безверия и революции» и раскрыть социальный смысл искусства. В 1831 году Надеждин получил кафедру теории изящных искусств и археологии в университете, где на его лекциях воспитывались Н. В. Станкевич, И. П. Огарев, К. С. Аксаков, И. А. Гончаров и другие деятели русской культуры. Тогда же он приступил к изданию «Телескопа», «журнала современного просвещения», с приложением «Молвы», газеты «мод и новостей». В программной статье редактор говорил о великом всемирном назначении России, которое он обосновывал, как позднее Чаадаев, отличным от европейского развитием образования в ней и отсутствием культурно-исторического прошлого, что и позволит ей обогнать терзаемый революциями Запад. «Тучи бродят над Европой, но на чистом небе русском загораются там и здесь мирные звезды, утешительные вестницы утра. Всегда ль должно будет их разглядывать в телескоп?.. Придет время, когда они сольются в яркую пучину света».

Одним из наиболее разработанных отделов в журнале был критический, где в своих статьях Надеждин сочетал монархическо-охранительные начала с демократическо-просветительными, с призывами к началам действительности и народности в литературе, к «торжественному соединению жизни с поэзией». Проповедь народного и реалистического искусства, с позиций которого критиковался «Московский наблюдатель», усилилась с появлением в 1834 году в «Телескопе» Белинского, ставшего главным помощником редактора и несколько месяцев заменявшего его. Однако с основанием популярной «Библиотеки для чтения» журнал Надеждина стал терять своих рядовых читателей, которые нелегко воспринимали печатаемые там материалы.

Как явствует из показаний последнего на следствии по делу о запрещении «Телескопа», летом 1836 года Чаадаев подошел к нему в Английском клубе, стал хвалить его журнал и предложил ему напечатать философические письма. Надеждина удивила такая перемена в человеке, которого он считал нерасположенным к себе лично и к своему журналу. Но любезный тон Петра Яковлевича заставил его принять предложение, и он получил перевод третьего и четвертого писем. Эти два письма понравились Николаю Ивановичу, особенно мысли о безусловной подчиненности божьей воле как о последней степени человеческого совершенства. Надеждин нанес визит их автору и имел с ним, как признавался на допросе, «длинный разговор, в котором он убеждал меня принять для моего журнала нравственно-религиозное направление, как единственное основание общественного благоденствия и личного совершенствования каждого человека. Признаюсь, это меня совершенно расположило в его пользу и загладило прежние против него предубеждения. Разговор его был весь проникнут любовью к общественному порядку и неприязнью к потрясениям, волнующим Западную Европу. Главною причиною этих волнений он полагал отсутствие веры, упадок религии, в чем я совершенно с ним соглашался».