Чагинск

Я вглядывался в темноту гроба.

На кладбищах часто случаются странные мысли. А если ее нет, думал я? А если гроб пустой? В узкую щель ничего нельзя было разглядеть, но… Как он мог опустеть? Крышку закрывают и забивают гвоздями, становится тихо и темно, ангелы летают в тишине и в темноте, когда никто не видит. Ангел берет ее за руку и выносит за первую печать, только дурак забивает на два гвоздя… При чем здесь ангелы? Но если все-таки… Если крышку открывают туда-сюда? Ангелу приходится срочно разворачиваться и нести тело обратно, от этого ангел может разозлиться, кому охота взад-вперед шататься…

Роман уперся спиной в стенку могилы, налег на крышку и сдвинул ее на место.

— Все в порядке, — шептал он. — Все хорошо, я сейчас…

— Я же тебе говорила — не наматывай! Не наматывай, говорила же — не наматывай, говорила, что сапожным молотком нельзя…

Три гвоздя. Иначе никак. Сапожный молоток, большая ошибка.

Роман пытался выбраться из ямы. Пробовал зацепиться за торчащие корни, подтянуться, корни обрывались. Пробовал подпрыгнуть, края ямы крошились.

Встать на гроб. Надо всего лишь встать на гроб и подпрыгнуть, тогда высоты хватит, подумал я.

Снаткина ходила вокруг могилы, фыркала, точно пытаясь сплюнуть горечь или ожог, и веревка, которой опускали гроб, волочилась за ней.

Платок вокруг кисти Светлова покраснел и промок, Алексей Степанович размотал его, скомкал и выбросил.

— А вы, мужики, ее… типа родственники? — с издевкой спросил подводник.

И улыбнулся.

Я ударил правой. Подводник стоял удобно, расслабленно, я попал в подбородок. Водитель отшагнул, поплыл, провалившись на ногу, и я добавил еще, целясь в нос. Хрящ хрустнул и свернулся набок, водитель упал. Я подскочил и ударил ногой в лицо.

Подводник перевернулся на спину, я не отпустил. Бил кулаками. Натыкаясь костяшками на зубы, чувствуя, как они подаются в деснах. Чувствуя, как хрустят уши. Как лопаются надувшиеся под глазами синие гули. Водитель хрипел. Он больше не походил на подводника, не подводник, так, красный свежий мешок.

— Мой брат съеден котами по дороге в Череповец.

Сказал снизу Роман. Мне так показалось. Может, он так и сказал.

Светлов дул на руку.

Снаткина кричала, и я остановился, глядя на разбитые в лохмотья кулаки, на водителя, дышавшего кровавыми пузырями. На Романа. На Светлова.

— Сучье племя… — выла Снаткина. — Ах, сучье племя… Ненавижу! Ненавижу вас, сгорите все… Сгорите!