Чагинск

Мы приближались к могиле, гроб раскачивался все сильнее, так что нам приходилось останавливаться и пережидать, пока он успокоится.

— Вполшага! — поучала Снаткина. — Широко не ступайте, в ногу!

В ногу у нас не очень получалось: Романа покачивало после выпитого, Светлов был слишком высокий, а подводник словно специально частил, впрочем, может, и нарочно.

— Ты что, нарочно вразнобой чапаешь?! — Снаткина прикрикнула на подводника. — Гадина какая…

Снаткина принялась поносить подводника:

— У вас в Коммунаре одни полубелые живут, туда всегда ненарошных свозили…

Снаткина несколько скрасила нам путь, я заметил, что Светлов слегка улыбался, а подводник, наоборот, сердился, хотя ничего сделать не мог.

— Я и отца твоего знаю, — продолжала Снаткина. — Шофером работал в колхозе, на дуре женился, больше-то на него никто не согласился…

До могилы оставалось метров двадцать, шея заболела от веревки.

— Ладно дура, так страшная, как чита, губища ниже подбородка волочилась, и в бородавках вся. А как женился, так давай строгать, что ни год — то дурак, что ни год, то двое. Половину в детдом сдали, а половину на шоферов послали учиться…

Подводник покрылся красными пятнами ярости, похоже, Снаткина била прицельно.

— …Дура дурой, а потом поняла, что хватит полоумков рожать, последнего ощенила да и сбежала…

Все.

Мы донесли гроб до могилы и опустили на землю.

— Открывай теперь, — сказала Снаткина.

— Зачем? — не понял я. — Я же забил…

— Открывай, говорю! — Снаткина протянула молоток.

Я подцепил и вытянул гвозди, снял крышку.

Кристина немного сместилась в правую сторону.

— Так и знала, что растрясете…

Снаткина оттолкнула меня, опустилась перед гробом на колени и стала поправлять тело. Роман отвернулся.

— Завтра бы все хорошо сделали, зачем сегодня… — приговаривала Снаткина. — По-человечески было бы, хоть раз по-человечески…

Она поправляла Кристине платье и волосы, сложила руки, снова поправила платье. Светлов смотрел, пожалуй, сочувственно.

— Ничего, не переживай, я по тебе поплачу…

Снаткина сунула руку в карман, достала сережки. Серебряные, в форме рыбок, подышала на них и вставила Кристине в уши. Подводник наблюдал с интересом.

Сережки Кристине не шли. Я не мог понять, видел ли я эти сережки раньше, вроде бы нет…

Снаткина поднялась.

— Наверное, надо что-то сказать, — предложил Роман.

И все уставились на меня, видимо, сказать что-то должен я.

— Мы дружили в детстве, — сказал я. — Она… прекрасный человек. Очень добрый. Сочиняла сказки, любила своего сына…

— Хватит! — перебила Снаткина. — Если путного ничего сказать не можешь, лучше молчи!

— Давайте помолчим, — предложил Роман.

Мы помолчали. Наверное, я мог все-таки сказать, но подумал, что Роман прав, лучше помолчать.

— Заколачивай, — сказала Снаткина.

Я накрыл Кристину крышкой и в этот раз забил гвозди правильно — в ноги и в лоб.

Светлов снял пиджак, накинул на лопату, остался в белой рубашке.

— Тащите!

Мы подняли гроб за веревки и переместили его к могиле. Снаткина обошла вокруг.

— Теперь самое главное. — Снаткина встала над могилой. — Тут без спешки, на «три» по чуть-чуть, по пол-ладони… Раз, два, три!

Гроб завис над ямой. Я слегка разжал пальцы левой руки, веревка поползла. Гроб немного опустился.

— Стой! — отмахнулась Снаткина.

Я сжал пальцы. Гроб остановился.

— По чуть-чуть отпускайте, — наставляла Снаткина. — Не дергайте, не дергайте! Раз-два-три, раз-два-три…

Гроб опускался. Могила просторная.

— На руку не наматывайте, на руку наматывать никак нельзя, тихонечко…

Я медленно травил веревку. Нет, Роман сто раз прав — вообще ничего не стоит говорить, все, что ни скажешь, все не к месту. Жила. Сын у нее был. Работала на почте, связала мне пчелу. Потом… Поворот не туда. Тишина.

Гроб съезжал вниз. Я видел, как веревка рвала рубашку Светлова, на плече появилась прореха, с каждым проседанием гроба она увеличивалась…

— На руку! — громко и истерично завопила Снаткина. — На руку не наматывай!

Но Роман уже намотал.

Гроб потянул быстрее. Я почувствовал его силу — словно опустившись ниже уровня земли, он стал тяжелее.

Светлов зашипел. Веревка впилась в шею и ожгла ладонь.

— Нет! — заорала Снаткина.

Я оглянулся.

Чтобы удержаться, Роман уперся ногой в край могилы. Песок под его ботинком начал осыпаться, гроб тянул и тянул.

— Стойте!

Подводник оказался самым умным и отпустил веревку первым.

Гроб перекосился и обрушился в яму. Роман за ним.

Он упал на крышку. Я едва не обвалился следом, вовремя отпустил.

Снаткина выла и пинала землю.

Веревка сорвала кожу с ладони Алексея Степановича, он удивленно рассматривал руку, кровь стекала по ребру ладони в рукав.

Роман возился в могиле. Он поправил гроб и теперь пытался вернуть на место крышку, она съехала всего чуть, образовалась узкая черная щель. Наверное, это была тень. Или тени… Я с ужасом понял, что сейчас, вот именно сейчас, в этой щели я увижу руку. Три гвоздя, два гвоздя — ненадежное решение.

— Я не хотел, не хотел… — растерянно приговаривал Роман. — Я сейчас исправлю…

Никакой руки, только тьма.

— Сейчас… все сделаю…

Светлов достал платок и начал обматывать ладонь — не спеша, тщательно, не сводя глаз с могилы.