Чай с жасмином

Густые ресницы медленно открываются. Она как под наркозом. Медленно хлопает ими и непонимающе рассеянно смотрит. Губы синие…

Подскакиваю на ноги. Выдергиваю из шкафа большое пуховое одеяло. Рывком двигаю тяжелое кожаное кресло ближе к камину. Снимаю с нее куртку и понимаю на руки. Тихо вскрикивая сжимается, глаза испуганно распахиваются.

Пересаживаю на кресло. Молча укутываю одеялом.

Надо снять ее туфельки…

И я немного тормозя снимаю.

Тонкие щиколотки, на одной три браслета с жемчужными бусинами. Красивый золотой педикюр. На большом пальчике тоненькие колечки. И я торможу еще сильнее, разглядывая. Встряхиваюсь. Закутываю ее ноги одеялом.

Поднимаюсь.

Мы сталкиваемся взглядами.

Ее снова начинает трясти. Поднимает руки, закрывая ладонями лицо. Пальчики съезжают чуть ниже, я каменею от этого взгляда. Из глаз потоком слезы. Ручейки туши бегут по щекам. Но это совершенно не портит ее красивого лица.

Камин разжечь!

Кидаю в уже выложенные поленья горсть мелких щепок, спичка. Запах дыма… Маленький огонек пляшет по коре. Открываю заслон для вытяжки. Сейчас разгорится.

Поворачиваюсь к ней. Беззвучно рыдает.

— Все хорошо… — пытаюсь успокоить я ее срывающимся голосом.

Отрицательно качает головой.

— Нет! — ее зубы стучат, брови гневно съезжаются на переносице. — Теперь все!

Вскидывает категорично ладони.

— Что — все?

— Мне теперь все! Упала! Грязная! Только бить, прогнать! Позор!

— Почему?… — сглатываю ком в горле.

— Чужой мужчина. Наедине. Все! Отцу позор. Мужу позор. Умереть лучше!

— Я же к тебе не притронулся!

— Кто поверит? — пытливо прищуривается. — Как доказать? Никак! Если девушка — жениться! Если жена — все!

— Почему ты домой тогда не пошла?! Зачем на дорогу пошла??

— Обида! Гордость! Нельзя женщине… — ресницы стыдливо касаются раскосых высоких скул. — Дверь… ключ… не зайти. Муж не пустит! Наказал так!

— Вот урод! Садист!

Вздрагивает.

— Что?.. Я не понимаю.

— И что — стоять замерзать теперь? Смотри, там снег уже пошел.

Опускает глаза.

— За что он с тобой так?

— Заслуживала. Как это… язык… Дерзкий?

— За что? Черт…

Прикасаюсь к ее ожерелью пальцами. Оно широким плетенным ошейником охватывает ее шею и спускается на грудь в декольте. Ледяное!

Испуганно дергается от меня.

— Снимай немедленно! Отморозишь себе все. Заболеешь! И уши тоже. Серьги.

— Нельзя… — возмущенно смотрит, закрывая ладонью.

— Почему?

— Это… как это… — хмурится. — Защита отца!

Всматриваюсь в ее глаза, отрицательно качаю головой. Не понимаю.

— Оно ледяное. Шея, уши. Отморозишь!

— Нет. Нельзя.

— Да, почему?!

— Отец любит дочь — дарит. Дорого. Муж может выгнать. И все. С голоду умереть тогда. А это защита. Надо всегда чтобы на тебе. Домой не зайдешь, не заберешь! Только то, что на тебе — твое. Все, что в доме — мужа. Кто любит — дарит защиту.

Показывает по очереди колечки на пальцах.

— Брат Амир. Амла Саид. Брат Хазир. Тетя Амина… Баба… А это…

Показывает на колечко — тоненький ободок, выбивающийся по стилю из других. На ободе цветочек. Пять круглых лепестков, один отломан. Похоже на цветок жасмина. Мне нравится чай с жасмином и наблюдать, как эти цветы раскрываются в кипятке.

— …От мамы родной передали.

— И что — никогда не снимаете эту тяжесть??

— Если муж не любит. Или… как это… бах!! — всплескивает руками. — Взрывается!! Гнев!

— Вспыльчивый?

— Да! Нельзя снимать… — отрицательно качает головой. — В любой момент на улице! Беременная можно снять. Не может прогнать. Родила — может.

— А отец? К отцу вернуться?

— Как ему забрать?… Нельзя. Выкуп уплачен! А выгнали — плохая жена! Позор. Возьмет домой — сестры брать не будут в жены. Люди скажут — такие же!

— Мракобесие какое-то!

— Что?… — внимательно смотрит.

— Откуда ты? Кто по национальности?

— Аталар — арабы, Иран. Баба — турок. Мама — русская. Я… — пожимает плечами. — Я в Кайсери… живу… жила?

— В прошлом веке? — вздыхаю я. — В Турции давно уже все по-другому. Девушки в миниюбках и…

— Что? Не понимаю.

— Почему нравы такие суровые? Законы давно сменились.

— Севджили семьи по-старому живут. Традиции. Низкие семьи, как на западе живут. Честь забыли.

От того, как двигаются ее губы моя голова кружится, и я каждый раз ловлю свой порыв сократить между нами расстояние и попробовать их на вкус. Теряю смысл того, что она говорит, пытаясь унять дрожь, охватывающую меня от ее голоса. Он — низкий, ласковый, проникновенный и хрипловатый, когда она говорит спокойно, а когда очень волнуется — звенит, как серебряный колокольчик.

Захлопываю глаза, чтобы не испугать ее своими откровенными взглядами.

Что я хотел сделать? О чем мы вообще?

— Так! — протягиваю ей сумку. — Все можешь снимать. Положи себе в сумку. Я тебя никогда и никуда не прогоню. И ни к чему не притронусь. У нас в России ЭТО честь — не обидеть гостью. Согреется металл, захочешь…

— Нет! Нельзя.

Прикрывает ладонью.

Ладно…

Полыхающий огонь уже жжет мне спину и я отодвигаюсь, чтобы жар шел на нее.

— Я тебе сейчас чай сделаю. С жасмином любишь?

— А? — удивленно распахивает заплаканные глаза.

— С жасмином…

— Жасмин.

— Жасмин… — киваю.

— Откуда знаешь?.. — прищуривается опасливо.

— Чего знаю?

— Имя.