Чай «Весна»

– Как бы вам это объяснить, – он ненадолго задумался. – Я здесь для ответов на ваши вопросы. Но не любые… а по существу. Сообщить, рассказать, сориентировать… Я что-то проводника… вот, что-то вроде скрепки в «Ворде». Понимаете?

Беглец замер от неожиданности.

– Да ну, – только и смог сказать он.

– Истинно говорю вам, – кивнул человек. – Видите, это мое место. Вы всегда можете обратиться ко мне.

– Кто эта ведьма? – выпалил беглец.

– Не стыдно ли вам отзываться так о бедной девушке? – покачал головой человек-«скрепка»

– Нисколько, – ответил, улыбнувшись через силу, беглец.

– Она всю жизнь страдала… Знаете ли вы, что значит – страдать целую жизнь! – он вздохнул. – Когда она подселилась сюда, то думала, что будет счастлива… Этот дом – он, знаете, не был достроен. И только эта квартирка – сдана и освоена к сроку. Хоромами ее, конечно, не назвать, но какая уж есть… Досталась одному господину. Он вроде, не богат был, но и не беден, делами занимался сомнительными… Но кое—какие средства водились. Но был он очень одинок – не сказать, женщины сторонились его общества, но с некоторых пор он тяготился тем, что жил один. И вот… нашел себе бедную девушку, сиротинушку, значит, нашел…

– Я щас расплачусь, – вставил беглец.

– Это можно, – ответил человек во фраке, не поняв иронии. – Я сам иногда плачу, как вспоминаю… У девушки той ничегошеньки не было за душою… Не знала, как жить, как честным трудом зарабатывать. А тут – отдельная квартирка, тепло, уют, заботливый человек рядом. Это как она, бедняжечка, представляла. Но забота его заключалась вот в чем: не дозволял он ей шагу ступить без своего разрешения, не выходил с ней в свет – да на прогулки, и те не ходил с нею! Чем, как живет она, что движет ею, что интересует – его все это не заботило, не тревожило. Не говорил он с нею ни о чем, лишь только так, ночами… Приходил к ней в комнату, надолго запирался… А днями его снова не было, бывало – и неделями. Она одна, голубушка, жила здесь… Да. Была она просто игрушка ему, ведь без нее он – просто одинокий человек в четырех стенах…

– И где же он?

– Извольте же дослушать! – слегка возмутился человек, но все же не удержался от пояснения: – Где он теперь – там все мы скоро будем… М—да уж. И был он жесток к ней, и холоден, и не дозволял ничего… Как я говорил уже. Стали они спорить с нею, ссориться. Он запирал ее в квартире, а всем, кто мог услышать слезы и мольбы несчастной – строго—настрого приказывал «свой нос в его семейные дела не совать». Да и кому охота? Слухи о нем ходили такие, что… Знаете, без носа могли остаться.

Беглец хмыкнул.

– Да и у каждого… Что-то свое в секрете, в своей семье… Кому до бедняжки какое дело? Но стал ее в уборной, значит, запирать. Чтобы люди, от криков уставши, не сделали чего. Уйдет из дому – запрет, вернется – выпустит, а она сидит целый день, ждет его. Иногда привязать мог. Злой, лютый бывал. Стала она совсем его собственностью, теряла личность свою. От несчастий, обездвиженная, болела, страдала очень – вид приобрела озлобленный, загнанный, телом располнела вся, раздулась. И ему все меньше нравилась, угрожал, что выбросит ее на улицу, как шавку, или хуже того – забьет до смерти. Боялась она его. Говорить пыталась, звала его. Не могу так больше, говорила. Пусти меня, дай я уйду. А тебе есть куда идти? – говорил он ей. Да хоть куда, отвечала. Нет, твердо говорил он: от меня теперь никуда! Вот и все… А ты ведь не любишь меня, говорила она, не замечаешь. Зачем я тебе? Ты даже цветов никогда не дарил мне, говорила она. Да подарю! – орал он ей. Но всякий раз забывал. Вот так я тебе нужна! – говорила она, что ты даже не помнишь. И плакала вся, головой билась о стену. Бывало…

– И что же? – поторопил беглец. – Подарил он ей цветы?

– Однажды, – продолжил человек во фраке, не услышав замечания. – Отчаялась она. Взяла с собой огромный нож, когда он собирался запереть ее в уборной, и спряталась там. И если придет с цветами – решила она для себя – отсрочим время прощанья. А если опять забудет – убью его и себя!

– Забыл, сука! – покачал головой беглец.

Человек во фраке махнул рукой:

– А… если бы и не забыл. Все шло к тому, все к тому шло… Прости, сказала, любимый, прости, дружочек! И тем ножом – его. Тот – сразу на небо отправился, да и по правде… Туда ему и дорога. А она – все мучается, бедняжка. И после смерти не найдет покоя. Так и заперта тут, призраком… Но дальше уборной не выходит.

Беглец мрачно усмехнулся.

– Но если зайдешь – растерзает, – уверенно продолжил человек во фраке. – И есть только один способ избавить ее… Ну а ее – и себя, значит. – он внимательно посмотрел на беглеца.

– Вручить ей букет? – догадался он. Человек во фраке кивнул. – Ну хорошо, допустим. А почему ты сам не сделаешь это?

– Потому что я и есть все. Я – и подвал, и дом, и время, скажу тебе по секрету… я – и сама она. Я здесь все.

– Так выпусти ее… себя, – запутался беглец. – Что дурью маяться?