Чайф. Рок-н-ролл это мы! Семейная сага

Музыкой Бегунов увлёкся ещё в военно-полевых условиях. Глядя на отца, знатного аккордеониста, сын посещал уроки игры на том же кнопочно-пневматическом инструменте, но смог разучить лишь мелодию «Сама садик я садила». Уверяет, что ему тоже не повезло с преподавателем, у которого, правда, в отличие от его вышеописанного коллеги, со штанами было всё в порядке — гарнизон, как-никак. В шестом классе Володя услышал на чьей-то магнитофонной плёнке первые в своей жизни рок-н-ролльные ритмы. «Тогда и случилось со мною самое главное событие жизни. Влюбился я… Влюбился, как я теперь понимаю, на всю оставшуюся жизнь. В музыку… Все мы были детьми офицеров и разъезжались на лето в разные уголки страны. В СССР музыка проникала и распространялась очень странно. В каждом городе была своя мода и свои музпристрастия… В каждый город попадала своя струя музыки, о которой могли понятия не иметь в соседнем… По осени мы возвращались и делились всем тем, чего нахватались за лето. Вот поэтому уровень меломанства был в нашем поселении весьма разносторонним и продвинутым. Мы слушали весь этот безумный коктейль, натасканный со всех уголков страны, торчали от шквала новых звуков, новых знаний, придумывали свои будущие рок-н-ролльные группы, ещё не умея владеть инструментами, но уже точно зная, на каком из них будем чаровать своих будущих слушателей. С тех пор и пошла моя любовь к „Led Zeppelin“, „The Rolling Stones“, Джиму Моррисону и целой армии прекрасных групп золотой поры рока (битломаном тогда каждый был по факту…)», — писал гитарист «Чайфа» Владимир Бегунов в 2010 году в своём блоге.

Под воздействием нагрянувшей любви Вова принялся сам выпиливать гитару. Опытным путём он установил, что ДСП — не лучший материал для корпуса, а дюралюминий абсолютно не подходит для бриджа — штуковины, на которую крепятся струны. «Я начал проедать плешь родителям, чтобы они мне гитару купили, а гитары тогда добывали, как руду. После длинной переписки родственники с Украины прислали мне роскошную гитару, которую сделали в какой-то дурацкой артели. И сразу, как она попала мне в руки, я организовал группу. Правда, я тогда даже аккордов не знал. Настраивал мне гитару сосед, а я на бумажке зарисовывал положение колков. Так и играл». Жизнь этой гитары оказалась недолгой. Мама поймала сына за курением и в воспитательных целях сломала об него дарёный инструмент.

Тягу к року это, однако, не отшибло. В восьмом классе Вова играл на басу в школьном ансамбле «Цунами» песню Марка Болана. «Мы три месяца репетировали перед новогодним вечером. Помимо „Slider“ придумали собственную песню — и мелодию, и стихи. Но провалился „Цунами“ страшно. Ещё бы: мы же ни одного аккорда толком не знали! Этот провал заставил нас относиться к творчеству серьёзней». К десятому классу, к моменту, когда семья переехала в Свердловск, Бегунов уже болел рок-н-роллом на всю голову.

Десятому «Б» свердловской школы № 36 новичок сперва не приглянулся. Он был коротко стрижен (наследие военных поселений) и сияющ (ещё не улеглись первые восторги от вольной жизни), поэтому кличку ему дали «Фонарь». Бегунова поначалу ошарашила длинноволосость одноклассников-«эдельвейсов»: «Пришёл в школу, а там эти обормоты кудрявые, Шахрин и Денисов, сидят на задней парте, пластинками меняются. У них уже какой-то аппарат был. Стал я с ними играть. На первой же репетиции я обделал всю их музыку жёсткими фекальными массами и прочно влился в коллектив. В Свердловске меня жуть как удивлял узкий спектр местных музыкальных пристрастий. Очень в почёте тут были убогие „Uriah Heep“ и обожествлялись „Deep Purple“. Меня считали конкретным идиотом, когда я пытался пиарить им „Led Zeppelin“, „Ten Years After“ и „Тhe Doors“. Вскорости картина изменилась».

«Бегунов привёз к нам новую информацию, новую музыку, — гораздо мягче вспоминает процесс ассимиляции новичка Шахрин. — Сперва было резкое неприятие, а потом мы вдруг поняли, что прекрасно дополняем друг друга». Так и группа, и класс приняли Бегунова. Чтобы не путать двух музыкантов, Шахрина в школе стали называть Вованом, а Бегунова — Вовчиком. «В этой группе я играл на басу, — вспоминал Бегунов. — Исполняли довольно странные песни — модно было, например, „Барыню“ играть тогда в некоторых группах. Стали кое-что своё сочинять, но требования к творчеству были очень высокие. Мне самому сразу отбили всякое желание стихи писать, объяснили, что я пишу их плохо. Хотя на современном уровне — я практически Бродский. А у Вована хватило наглости совершенствоваться в плане стихосложения. Вот он и стал великим и совершенно ужасным».