Чайка

Теперь ее инструктором стал тонкий русоволосый мальчик с остановившимися глазами, в глубине которых, если вглядеться, навсегда поселился крест прицела. И странные жесты были у ее нового учителя: он мог, уставясь в одну точку, монотонно объяснять назначение закрылков и принцип действия синхронизированной с винтом пушки, а потом вдруг вскинуть голову и медленно обвести взглядом сектор… обстрела.

Он часто мерз и сидел, нахохлившись.

В детстве играл в шахматы и мечтал стать математиком.

Как и у Чайки, фамилия у него была птичья — Хвостиков. Звали его Николай.

Как-то, заспорив с ним о равноправии женщин в военных действиях и бегло оценив физические возможности своего наставника, Чайка предложила ему помериться силами. Николка ухмыльнулся и поставил на локоть свою тонкую руку, Чайка свою — гладкую и мускулистую. С той же ухмылочкой и ни разу не моргнув, он позволил ей сделать глубокий крен в его сторону, потом его сухие длинные пальцы стиснули ее ладонь, и арка предплечий качнулась в обратную сторону. Он не стал валить ее на половину Чайки — это послужило бы доказательством равноправия, — Николка остановил рукопожатье на средине и перевел прицел в правый глаз соперницы, и в перекрестьи его…

Они одновременно и неловко покраснели, с недоумением разглядывая свои сцепленные руки.

Крошечная пташка стыда вылупилась у них между ладоней, и увидели они, что не только летчикам-истребителям принадлежат их тела, что от одной руки идет тело мужчины, и тело женщины от другой; и что наги под одеждой тела и безнадежно, излишне красивы.

Почему же создатель не уродует их, приспосабливая к уродливому окружению, почему оставляет им нужды, большие и малые, лунные и семенные, почему в землянках, бараках и переполненных госпиталях, зачастую не дав ни человеческой койки, ни надежды на выздоровление, он толкает их в торопливые объятья, порой с ожиданием в томительных очередях, а порой и с легкомысленной болезнью, вызывающей теперь только усмешки; и почему от мирной жизни остается понос, но исчезают теплые туалеты, почему женщины должны воевать, оставаясь плодоносящими, и выходить на боевые дежурства во время месячной слабости, а мужчины — пить спирт и быть нарочито грубыми из страха пропустить вместе с наслаждением демонов слабости, крадущихся из женского лона?

Почему есть война?

Почему есть война и война? — задавалась Чайка вопросом. — Одна война в газетных строках и голосе Левитана, приказах командования и сводках, и другая — в тоске промозглого утра, в мокрых портянках и спиртовом перегаре?

Быть может та война будет для Чайки в воздушных боях с коварными фрицами, что прячут злобные ухмылки за колпаками своих «мессершмитов», или в торжественных тостах после крупных побед, или в наградах, сверкающих на тугих гимнастерках?

Занятия продолжались.

Странно, кличка у Николая против ожидания была не Хвост, а Страна, его и на КП вызывали: Колька Страна, — быть может из-за математической тяги Хвостова к абстракциям бесконечно большого и малого.

На войне это протекало предельно просто. Спирт, пайковая тушенка, несколько проверенных щипков, притворный храп, доносящийся с соседней койки, задавленный ладонью стон.

…Если призрак любви не маячил над ложем.

Тогда это превращалось в мучения и слезы, тогда раковая опухоль нежности насмерть поражала самца и лишала вульгарной привлекательности самку, тогда на узкой кровати, стоящей посредине разрывов и смерти, встречались увидевшие себя люди и мучали друг друга заботой до самого утра, вызывая негодование, сочувствие и зависть соседей.

6

Стоял душный июль сорок третьего. От мух, летящих с бранных полей, не было никакого спасу. Третий год война выводила особую породу мушиного племени, сытую, наглую, сходу летящую в рот, к местам нежным и сладким, не разбирая чьи они — живого иль мертвого. И на кухне, несмотря на липучки и яды, постоянно гудел сине- зеленый рой, сверкавший на солнце металлическим блеском.

Входя в столовую, Чайка сразу обратила внимание на крупный затылок в ежике волос, на короткую, тщательно выбритую шею, что мощно выпирала из свежей полоски воротничка. Запах чужой увсренности, нахальный и резкий, соединяясь с испарениями дефицитного одеколона, исходил от шеи и разливался по столовой.

Человек с крупной головой и хорошо откормленной шеей столовался один.

И разговоры за соседними столиками, против обыкновения, велись вполголоса, без обычного буйства и пластической демонстрации боя, когда ложки, тарелки и кружки заменяли технические средства, а голосовая имитация очереди: «та-та-та!», летела, казалось, со двора довоенного детства.