Чайка на проводе

В Санкт-Петербурге чуть с поезда они, с сумкой и недоеденной дорожной курицей, рванули в крематорий. Кто-то другой, видимо, папины друзья организовали похороны, поминки и всё, что полагается в таких случаях…

Мишка с бабушкой едва успели на церемонию прощания.

Поэт бы сказал, что Питерское небо скорбело. Но это неправда.

Небо как небо. Голубое, высокое, с легкомысленной одинокой тучкой. Солнечно. Тепло не по-осеннему.

В крематорий можно попасть по широченной лестнице. Мишка шёл, уткнув нос и считал ступени: …три …пять… Когда он в последний раз видел отца? Два года назад – совсем мелким был Мишка, глупеньким… Отец приезжал к ним – сначала из дверей появлялся живот, затем щекастая стильная бородка под красным крупным носом… Мишке самокат привёз – красный, для трюков. Обещал сходить с Мишкой на рыбалку, но через два дня, в пух и прах разругавшись с бабкой, сбежал.

Самокат бабка продала в тот же день.

Мишка позже увидел мальчишку из соседнего дома. Тот хвастал, что ежедневно бывает в скейт-парке. Показал трюк – проехал задом наперёд и подпрыгнул, развернув самокат в воздухе. Мальчишки встретили кульбиты радостными возгласами.

– Неплохо, – небрежно бросил Мишка. – Но мой самокат круче.

Но никто его не услышал. Мальчишки обсуждали трюк. Кто-то просил повторить.

Мишке же до боли захотелось, что мальчишка грохнулся, разбил нос и коленки.

Он прямо увидел, как вылетевший из ниоткуда чёрный внедорожник с хромированными дисками нёсся по дороге. Под передним колесом смачно хрустнул новенький самокат.

Отскочило колёсико. Поскакало, покрутилось, по асфальту «щ-щ-щ-а-а». Мальчишка, размазывая слёзы, бежит следом… Наперекор мальчишке несётся внедорожник. Водитель вцепился в руль, рот перекосило. Отчаянно взвизгнули тормоза…

– Ну! Стоп! – одёрнул себя Мишка. Он сам испугался своей мысли. – Что я как… как!..

Бабушка только головой качала, когда фантазия начинала фонтанировать из Мишки:

– Твои мысли по кочкам, по кочкам! Едут, скачут, иго-го!

– Куда? – смеясь, спрашивал Мишка.

– Вприпрыжку, как кобыла дохлая, – отмахивалась бабка. – Задрав хвост, тетёха ты на дикобразе.

…восемь …десять…

По лестнице тянулись люди. Вверх и вниз. Вниз и вверх. Кто-то на похороны – у каждого второго в руках торчали стрелочки опухших гвоздик и роз. Настоящие живые цветы. Умирающие живые цветы.

– Искусственные букеты в крематории запрещены, – напутствовал их похоронных дел мастер. Небольшого роста парень, он изо всех сил старался напустить на себя подобающий профессии траурный вид, но его рот сам собой растягивался в глупой улыбке. Причина тому – звук сообщения телефона в кармане пиджака. Звяк-звяк-звяк, каждые три минуты. Наверняка от девушки.

Торжество жизни в царстве смерти…

Без цветов – те, кто спускался, были уже без цветов. Почти у каждого – опухшие глаза и носы.

Кто-то держался. Скользил нарочито трезвым взглядом поверх людских голов и верхушек деревьев. Сжимали бесполезные кулаки.

Но все они, люди, и вверх, и вниз двигались медленно, через силу, сутулясь, будто серые ступени мгновенно старили, вытягивали силы через траурные нарукавные повязки и тёмные головные платки....

…одиннадцать…

Бабка остановилась передохнуть. Дышала тяжело, копалась в саквояже. Выудила носовой платок, вытерла щёки. Потянулась платком к Мишке, он увернулся.

Отцу в марте исполнилось сорок шесть лет. Совсем старик! Бабка в папин день рождения разрешила им поговорить. Телефон сунула. Сама стояла рядом. Вслушивалась в каждое слово.

Мишка отвернулся, но видел в старинное трёхстворчатое зеркало бабушкины тёмные глаза. Она поминутно шевелила губами. Будто подсказывала Мишке, о чём вести разговор.

Папа в трубку весело алёкал, смеялся:

– Старик, сколько лет, сколько зим?

Мишка дежурно пожелал хорошо учиться и слушаться старших… Ой, то есть счастья, здоровья, долгих лет жизни.

– Обещаю, Мишка, обещаю! Жить долго и счастливо, – смеялся в ответ телефон. – Ты как, отличник? В школе? Кто-нибудь обижает?

– Только директор!

– А что так?

– Уроки делать заставляет! – бодро отвечал Мишка. – Курить в туалете запретил!

– Первый Ключный Царь, приезжай ко мне на каникулы, а? – и замолкал.

Молчал и Мишка. Слушал хриплое дыхание в трубке.

Бабка скрестила руки на груди. Губы шевельнулись в чётком «губитель».

– Как мама? – так тихо спросил папа, что Мишка не услышал, а догадался.

– Нормально! – преувеличенно бодро ответил он. Он всегда на подобные вопросы отвечал: «нормально».

– Всё хорошо! – дополнил с уверенностью, которую хотел бы ощущать. – Хорошо… всё… да. Хорошо живём.

Отражение бабки в зеркале хмыкнуло.

– Пьян? Пьян, алкаш! А кто сомневался? – безошибочно определила она, отбирая телефон. – Кто же проклял мою доченьку, что связалась с губителем?

Потом бабка долго ругала Мишку за какой-то пустяк, закончив дежурной фразой:

– Проваливай к своему папаше-алкашу, сил моих нету! Я не нанималась!!!

И хлопнула дверью. Щёлкнула изнутри защёлка, звякнула цепочка.

Мишка облегченно вздохнул. После девяти вечера бабка всегда запирается в своей комнате. И никогда не выходит, даже если Мишка её зовёт.