Чайка с острова Мираколо

После этой исповеди в зале воцарилась звенящая тишина. Я поймала на себе несколько взглядов – настороженных, почтительных. «М-да, попробуй-ка стань поперек дону Арсаго, когда ему ворожит само море!» – шепнул кто-то, не очень стараясь понизить голос. Впрочем, многие из присутствующих восприняли откровения убийцы с недоверием. «Брехня!» – шептались вокруг. – «Парень всю ночь провел на проклятом острове, вот и повредился умом!»

Одна я знала, как мало вымысла было в рассказе преступника. Пусть не я лично убивала брави на острове – но я тоже была их судьей и палачом. Достаточно было прочесть мысли проклятого пескаторо… Мне вдруг остро захотелось выйти на воздух.

Сзади продолжали шептаться:

– Полагаешь, его осудят?

– А ты как думаешь? Пелагатти, главного судью, этими сказками не проймешь! Он даже с кошки ухитрится настричь тюк шерсти!

Пока законники совещались, зрители на свой лад обсуждали услышанное. Гул в зале становился все громче. Сочувствия к убийцам никто не испытывал. Если море иногда забирает жизни невинных, почему бы ему не покарать трех злодеев?

Наконец, по судейскому столу снова трижды ударил молоток, добиваясь тишины:

– Обвиняемый Джованни Бассо сознался в покушении на сенатора, – веско произнес судья. Его голос разнесся под сводами зала, достигнув самых дальних уголков. – Однако, учитывая плачевное состояние его рассудка, мы решили, что он не заслуживает смерти. Его отвезут в дом призрения на острове Сан-Клементо.

Последние слова судьи утонули в крике, хлестнувшем меня, как бичом. Обвиняемый резко вскинулся с места. Двое стражников едва могли его удержать.

– Остров? – вопил он, выдираясь из их рук. – Остров?! Нет! Лучше повесьте меня!

Дикий крик перешел в хохот, исполненный ужаса. Судья лишь бесстрастно пожал плечами. Сенаторы уже потеряли к преступнику всякий интерес, поднимаясь с мест и собираясь небольшими группами. Люди, сидевшие в задних рядах, начали пробираться к выходу.

«Вообще-то зря он так боится воды, – думала я. – Пескаторо теперь найдет его повсюду. Пусть живущие-под-волнами не везде могут появиться во плоти, зато они с легкостью могут проникнуть в ваше сознание, наполняя его кошмарами».

Словно услышав мою мысль, осужденный вдруг обернулся прямо ко мне и захлебнулся криком. «Ведьма!» – отразилось на его лице. Я поспешно отвела взгляд. Меня здесь удерживала только необходимость поговорить с Рикардо, но в такой толчее об этом нечего было и думать. Нас разделяло волнующееся человеческое море. Мой «брат» издали помахал мне рукой и отвернулся, беседуя с каким-то сенатором. Донна Арсаго уже второй раз тронула меня за локоть:

– Пойдем, дорогая. Сейчас будет давка. У большинства людей нет никакого представления о приличиях!

Поднимаясь, я огляделась, однако ряд кресел, расположенных позади наших, был уже пуст. Ближе к выходу виднелись несколько спин в плащах с наброшенными капюшонами. Так я и не узнала, кто были эти синьоры, но, похоже, они не испытывали симпатии к Фальери. Большинство зрителей, удовлетворив свое любопытство, расходились по своим делам, хотя преступник был еще здесь: он продолжал безумствовать и вырываться. Охранникам кое-как удалось подтащить его к выходу, когда он в последний раз обернулся, наставив палец то ли на дожа, то ли на дона Арсаго:

– Из-за таких, как вы, Республика падет! Слышите?! Не пройдет и дня, как Золотой грифон будет повержен, а ваши дома зальет соленой водой! Попомни мои слова, Соранцо! Тебе осталось властвовать не больше суток!

Его грубый голос неожиданно усилился, в нем прорезались пророческие нотки. На помощь судейским поспешили двое солдат в блестящих кирасах. Общими усилиями им удалось, наконец, выпихнуть обезумевшего убийцу в коридор, ведущий к тюремным казематам. Сенаторы загудели, как улей, снизу до нас донеслись отдельные возмущенные восклицания. Старый дон Соранцо, как раз успевший подняться на ноги, замер под балдахином, неподвижно глядя перед собой. Лицо его на фоне темно-красной парчи казалось пепельно-серым. Он застыл – а потом вдруг, изломившись, осел обратно в кресло, свесив голову, будто сломанная кукла.

***

Снаружи нас уже поджидали слуги дона Арсаго с полосатыми желто-синими гербами на ливреях. Мне хотелось узнать, что случилось с дожем, но его сразу окружила толпа сенаторов в ярко-алых тогах, и под звуки их возбужденных голосов донна Арсаго вытащила меня из зала заседаний. На внутреннем дворе и под аркой ворот толпились люди. Они сходились и расходились, собираясь в группы. На нас никто не обращал внимания. Воздух вокруг гудел, подогреваемый невероятными слухами. Сплетни множились, как кролики весной. Пространство Золотого дворца, стиснутое с четырех сторон ажурными фасадами, сейчас напоминало котел, в котором выплавлялось политическое будущее Венетты. Здесь заключались союзы, покупались и продавались голоса. Я не сомневалась, что слух о внезапной слабости дожа уже дошел до Пьяцетты и теперь летит, как на крыльях, к Ривоальто, Дорсодуро и остальным сестьерам. Не пройдет и часа, как весь город будет в курсе событий.