Чайковский

Речь идет о рождественском музыкальном вечере, состоявшемся 26 декабря 1872 года (7 января 1873 года) на квартире Николая Андреевича Римского-Корсакова в Петербурге. Чайковский исполнил там финал своей новой симфонии, известной как Вторая симфония. Работу над ней Петр Ильич закончил в октябре 1872 года, у Римского-Корсакова представил на суд публике отрывок, а 26 января (7 февраля) 1873 года это произведение впервые было исполнено целиком в Седьмом Симфоническом собрании[88] Московского отделения Русского музыкального общества. Дирижировал Николай Рубинштейн. Успех был триумфальным. Приехавший из Петербурга в Москву Ларош (не самому же Чайковскому писать о своей симфонии) написал в «Московских ведомостях», что он «давно не встречал произведения с таким могущественным тематическим развитием мыслей, с такими мотивированными и художественно обдуманными контрастами». Сам Петр Ильич был настроен гораздо сдержаннее. «По правде сказать, я не особенно доволен первыми тремя частями, но самый “Журавель”[89] вышел ничего себе, довольно удачен», – писал он на следующий день после концерта музыкальному критику Владимиру Стасову.

Впоследствии Чайковский вносил во Вторую симфонию правки, а в конце 1879 года кардинально переработал ее. «Как я благодарю судьбу, надоумившую моего издателя Бесселя в течение многих лет обманывать меня и не печатать партитуры, – радовался Петр Ильич. – Если б это было сделано, то уже нельзя было бы переиздать партитуры, и бедная моя симфония осталась бы в своем первобытном виде. Как много значит семь лет в жизни трудящегося и совершенствующегося человека. Неужели через семь лет я буду смотреть на свои теперешние работы теми же глазами, какими смотрю в эту минуту на произведение, написанное в 1872 году! Очень может быть, так как нет предела на пути к идеалу…»[90].

Автограф партитуры Второй симфонии в первой редакции Петр Ильич уничтожил, но в 1893 году, вскоре после его смерти, помощник инспектора консерваторской канцелярии Роман Романович Шорнинг восстановил партитуру в первой редакции с помощью сохранившихся оркестровых партий, за что ему от потомков огромное спасибо, ведь сравнение разных вариантов одного и того же произведения не только интересно, но и весьма познавательно. Отметим к месту, что Шорнинг восстановил несколько первоначальных вариантов сочинений Чайковского, например – партитуру симфонической фантазии «Фатум» (1868).

Музыка к сказке-феерии Александра Островского «Снегурочка», написанная в марте 1873 года, принесла Петру Ильичу средства, достаточные для летней заграничной поездки. Правда, съездить за границу в то лето не удалось – Чайковский решил предварительно заехать в Каменку к Давыдовым, простудился во время купания в реке и проболел несколько недель. Фантазия «Буря», впервые исполненная в декабре того же года на очередном симфоническом собрании в Москве, принесла Петру Ильичу не только очередную порцию славы, но и двести рублей премии от Музыкального общества. А в апреле 1874 года, после премьеры «Опричника», Чайковский получил триста рублей премии, к которым удачно добавились семьсот рублей от петербургского музыкального издателя Бесселя. «Жизнь входит в берега», сказал бы Сергей Есенин. Слова «близится время, когда и Коля, и Толя, и Ипполит, и Модя уже не будут Чайковскими, а только братьями Чайковского» – это не бравада, а предчувствие грядущего Успеха. Настоящего, с большой буквы.

Отзывы критиков об «Опричнике» были разноречивыми. Цезарь Кюи написал в «Санкт-Петербургских ведомостях», что все в этой опере, начиная с либретто, «хуже худшего». Либретто «можно думать, делал какой-нибудь гимназист, не имеющий понятия ни о требованиях драмы, ни оперы… Та же незрелость и неразвитость отразились и в музыке, бедной идеями и почти сплошь слабой без единого заметно выдающегося места, без единого счастливого вдохновения, – с капитальнейшими недостатками, понятными в начинающем ученике, но не в композиторе, исписавшем такое количество нотной бумаги». Слегка подсластив горькую пилюлю упоминанием о творческом таланте, заметном в симфонических произведениях Чайковского, Кюи отметил, что в «Опричнике» он «отсутствует вполне». «Пошлые кантилены Чайковского, ложная, притворная горячность, неустрашимость, с которой он погрязает в плоское и тривиальное, откровенность, с которой он обнаруживает безвкусие, возбуждают глубокое сожаление, а по временам даже отталкивают… “Опричник” не выдерживает сравнения не только с операми русской школы[91], но и с операми Серова и с “Кроаткой” Дютша… Эта вещь хуже итальянских опер»[92]. Объективный критик, каковым считал себя Кюи, должен видеть не только недостатки, но и достоинства – «немного лучше остального хоры, и то только в техническом отношении и потому, что темы их взяты из народных песен».