Чайковский

«Я чувствую такую страстную привязанность к Вам, Вы так милы и дороги мне, что слезы выступают у меня на глазах и сердце дрожит от восторга. Боже мой, как я благодарна Вам за такие минуты, как светлее и теплее стала для меня жизнь, как многое вознаграждает мне Ваше отношение, как многое искупает такая натура, как Ваша! Зачем Вы не можете так согревать себя, как греете чужую жизнь; кому бы и быть счастливым, как не тому, кто может доставлять столько счастья другому. Однако Вам нет счастья, – фатум, фатум! Где бы я ни была, нигде не проходит дня без того, чтобы я не думала много о Вас»[148].

«О, боже мой! Я не могу Вам передать, что я чувствую, когда слушаю Ваши сочинения. Я готова душу отдать Вам, Вы обоготворяетесь для меня; все, что может быть самого благородного, чистого, возвышенного, поднимается со дна души»[149].

Деньги упрощают жизнь, но осложняют отношения. Баронесса, будучи женщиной в высшей степени деликатной, о деньгах и прочих своих благодеяниях упоминала словно бы между прочим, давая понять, что все это – сущие пустяки, заслуживающие упоминания, но не заслуживающие внимания. Петру Ильичу было гораздо сложнее. Материальная зависимость от баронессы угнетала его, особенно если приходилось просить денег сверх установленного, а такое случалось нередко, поскольку практичностью наш герой не отличался…

Впрочем, тут надо бы сделать уточняющее отступление. Трудно ли быть практичным? На самом деле – легко. Любой умственно полноценный человек по умолчанию обладает практичностью, способностью решать бытовые вопросы и разумно распределять свои ресурсы. Если человек знает, что у него «на все про все» есть тридцать рублей в месяц и больше ему не дадут, то он станет жить на рубль в день (условно) и не будет выходить за эти рамки. Ну, может, раз-другой и выйдет поначалу, но, уяснив, что сегодняшняя роскошь ведет к завтрашним лишениям, быстро перестанет это делать. С Петром Ильичом дело обстояло иначе, точнее – его дела обстояли иначе. Ему было на кого надеяться – на займы, на помощь отца или сестры, на баронессу фон Мекк. При таком раскладе можно позволить себе быть «непрактичным», то есть тратить больше, чем следовало, ведь всегда есть надежда на «палочку-выручалочку». Так что правильнее было бы говорить не о «непрактичности» Чайковского, а о его легком отношении к деньгам. Тратил он деньги с легкостью, но по поводу их получения переживал изрядно. Когда Петр Ильич писал Надежде Филаретовне о том, что нисколько не стыдится получать от нее помощь, он, прежде всего, пытался убедить в этом самого себя. С одной стороны, посторонняя помощь так или иначе ударяет по гордости, а с другой – очень трудно все время быть благодарным. «Господи, сколько я должен быть благодарен этой чудной женщине и как я боюсь привыкнуть начать смотреть как на нечто должное мне на все, что она для меня делает. Никогда, никогда я не в состоянии буду доказать искренность моей благодарности. Я теперь уж стал затрудняться писать ей. В сущности, все мои письма к ней должны бы были быть благодарственными гимнами, а между тем нельзя же вечно изобретать новые фразы для выражения благодарности?»[150] А вот отрывок из письма Николаю Рубинштейну: «Я просто эксплуатирую ее доброту, и это было бы для меня очень мучительным сознанием, если б она не умела успокаивать и заглушать упреки моей совести»[151]. В письме к Модесту Ильичу, датированном февралем 1879 года (третий год переписки), Чайковский выразился весьма резко: «К сожалению, нужно сознаться, что отношения наши ненормальны и что от времени до времени ненормальность эта сказывается»[152].