Чайковский

Петр Ильич ошибся – опера все же выдержала восемнадцать представлений, после чего он не отдавал ее для постановки в другие театры, поскольку решил переработать. Критики главным образом упрекали «Вакулу» за «лирический энтузиазм», то есть за то, что автор придал сугубо комическому сюжету чрезмерную лиричность. Цезарь Кюи написал, что «музыка почти сплошь красива и благородна как в тематическом, так и в гармоническом отношении. В ней есть прелестные места, способные доставить живейшее удовольствие, если бы певцы замолчали, играл бы один оркестр только, а зрители перестали смотреть на сцену. Но с певцами, с текстом на сцене почти все пропадает. И то, и другое, и третье – это соль, которую Чайковский обильно всыпал в варенье… Я не знаю сюжета более веселого, юмористического, живого, как сюжет “Вакулы”, если оставить в стороне оффенбаховские карикатуры и фарсы. И на этот-то бойкий сюжет г. Чайковский написал музыку почти сплошь меланхолическую, элегическую, сентиментальную. Кто бы поверил, что в “Вакуле” преобладает минор и темп модерато!? За исключением Солохи и беса, все ноют: и Оксана, и Вакула, и Чуб, и голова, и дьяк».

Переделкой «Вакулы» Петр Ильич занялся практически сразу после того, как поселился в Майданове. Добавил Вакуле арию «Слышит ли девица» и еще кое-что дописал (например, комическую песенку Школьного учителя), упростил ряд композиций, которые посчитал чрезмерно сложными, глубже проработал музыкальные характеристики героев. Премьера «Черевичек» состоялась в московском Большом театре 19 (31) января 1887 года, причем на ней Чайковский впервые стоял за дирижерским пультом – можно сказать, прошел «боевое крещение» перед представлением «Чародейки» в Петербурге. Петр Ильич долго колебался, прежде чем согласился управлять оркестром, поскольку боялся за свои нервы, но все прошло хорошо. Большого успеха от «Черевичек» автор не ожидал, так что разочароваться ему не пришлось.

В переписке с баронессой фон Мекк в 1887 году наблюдается заметное взаимное охлаждение. Письма пишутся реже и становятся короче, редко какое будет длинным, в былом стиле. Примечательно, что баронесса впервые отказывает своему дорогому другу в просьбе, причем делает это в достаточно резкой форме.

Дело было так. Нуждавшийся в деньгах скрипач Литвинов, в свое время учившийся у Чайковского в Московской консерватории, попросил Петра Ильича замолвить слово перед баронессой, чтобы та помогла Литвинову купить скрипку или же подарила одну из своих. Два момента: во-первых, Литвинов был действительно беден (в свое время Петр Ильич платил за него в консерваторию), а во-вторых, он был хорошим скрипачом, раз уж окончил консерваторию с большой серебряной медалью[204]. Петр Ильич передал баронессе эту просьбу со всеми полагающимися «реверансами», подчеркнув особо, что «не обнадежил его, что просьба будет исполнена», а также написал, что Литвинов – скрипач очень талантливый.

И вот какой последовал ответ: «По поводу просьбы г-на Литвинова о том, чтобы я подарила ему скрипку, мне очень, очень жаль, дорогой мой, что я не могу исполнить ее, и жаль потому, что эта просьба передана через Вас. Но простите, милый, хороший друг мой, исполнить не могу, потому что это было бы совершенно против моих принципов и навлекло бы мне очень много неприятных последствий. Не знаю, как бы объяснить Вам это, но попытаюсь. В деле подарков я никак не могу предоставить инициативу их тем, которым они делаются, потому что иначе у меня не хватило бы предметов для подарков, так как человечество слабо и очень многим хочется получать их; следовательно, как побуждение, так и исполнение в деле подарков я предоставляю только себе. Сама же я руководствуюсь очень простым и логичным чувством, чувством, так сказать, благодарности за художественное наслаждение, которое мне доставят. Я раздарила несколько скрипок, виолончель, арфу (которую специально выписала из Лондона), но это все тем людям, которых я слушала и знала, г-на же Литвинова я никогда не слышала и совершенно не знаю. Я удивляюсь только тому, зачем он беспокоил Вас своею просьбою, тогда как он очень хорошо знаком в доме у моего брата Александра, и уже если хотел, то мог обратиться через него…»[205]. Далее интеллигентная, просвещенная и прогрессивная баронесса позволяет себе откровенный антисемитский выпад: «Простите, дорогой мой, но это жидовский расчет, потому что ведь он жид». Когда читаешь это письмо, то хочется верить, что сюда вкралась опечатка, но, к сожалению, никакой опечатки нет. Бросается в глаза несоответствие между словами «г-на же Литвинова я никогда не слышала и совершенно не знаю» и «он очень хорошо знаком в доме у моего брата Александра». Непонятно, знала Надежда Филаретовна Литвинова или же нет. Но это не столь уж важно, важен сам факт отказа в довольно скромной (по меркам баронессы) просьбе.

Практически сразу за первым отказом следует второй.