Чайковский в Петербурге

«…Во всем «Каприччио» видно стремление к внешнему, декоративному, блестящему эффекту и никакой заботы о порядочности внутреннего содержания. К художественным произведениям это «Каприччио» причислить невозможно, но для садовых оркестров — это дорогой подарок. Г. Чайковский начал свою композиторскую деятельность с произведений серьезных, во многом превосходных (увертюра «Ромео и Джульетта», «Буря»…); потом он спустился до милого (третий квартет, …фортепианный концерт); теперь он доходит до тривиального… г. Чайковский дает свои итальянские темы во всей их наготе, только набеленные и нарумяненные оркестровкой… г. Чайковский, очевидно, смакует свои итальянские пошлости».

В этом же концерте исполнялся отрывок из «Орлеанской девы», и о нем Кюи писал в своей манере: «Исполнялось ариозо из оперы «Орлеанская дева» г. Чайковского. Это ариозо просто слабейший романсик… Будем надеяться, что это самый слабый нумер новой оперы…»

Это была обычная манера Кюи, который всегда старался подчеркнуть, что Чайковский пишет все хуже, что творчество его будто бы идет к упадку.

«Петербургские газеты хором бранят меня самым площадным образом за «Итальянское каприччио», — жаловался Петр Ильич, — говоря, что это — непозволительная пошлость, а г. Кюи предсказывает, что и «Орлеанская дева» окажется сплошной банальностью. Меня поражает тот непостижимый факт, что большинство органов печати, служащих отражением общественного мнения, как‑то раздражительно относятся ко мне. Отчего это происходит? Чем я заслужил это?»

31 декабря в Петербурге в десятом собрании Русского музыкального общества впервые прозвучало еще одно произведение Чайковского — Вторая симфония в переделанном виде.

Создав в 1872 году эту симфонию, Чайковский, как всегда бывало с каждым новым его произведением, считал свое последнее «детище» самым лучшим из всего до сих пор созданного. Но уже после первого исполнения он писал Стасову, что «не особенно доволен первыми двумя частями».

История Второй симфонии развивалась несколько своеобразно. Чайковский пересмотрел ее через семь лет — в 1879 году, — нашел «незрелой и посредственной» и сжег партитуру. А затем исключительно быстро была создана новая редакция симфонии. «Теперь, — —писал композитор, — могу, положа руку на сердце, сказать, что симфония эта —хорошая работа».

И сам удивлялся, что созданное им семь лет тому назад оказалось теперь, на его взгляд, таким несовершенным.

И даже высказывал мысль, что, может быть, через семь лет он будет смотреть на свои теперешние произведения такими же глазами, как сейчас на Вторую симфонию.

«Очень может быть, так как нет предела на пути к идеалу, а через семь лет я буду еще не стар», — писал он.

Успех Второй симфонии был большой, автора много вызывали, но он, хоть и был на концерте, постарался вовремя скрыться и на эстраду не вышел.

В газетах отзывы были преимущественно хорошие.

Съездив ненадолго в Москву, Чайковский в январе 1881 года снова возвращается в Петербург. Приехав, он пишет Н. Ф. фон Мекк:

«…Сегодня еще никуда не показывался, ходил только смотреть картину Куинджи, о которой теперь много говорят и пишут.

Действительно, это поразительно искусное произведение в сфере пейзажной живописи, безусловно верное воспроизведение природы идти дальше не может!»

Речь идет о картине Куинджи «Березовая роща», или, как ее называли раньше, «Березовый лес, освещенный солнцем», которая была выставлена в Обществе поощрения художников.

Все время в Петербурге у Петра Ильича теперь занято подготовкой к премьере оперы «Орлеанская дева».

«…Завтра начинаются оркестровые репетиции, и я получил уже от Направника приглашение явиться к 12 часам.

Это меня приятно волнует, но, увы, нет никакого сомнения, что удовольствие слышать в первый раз реальное воспроизведение задуманной мной музыки будет отравлено театральными дрязгами».

На этот раз Чайковский живет на Фонтанке, 28: «Я остановился у Модеста, и мне очень приятно жить с ним и Колей…»

«Вот уже почти неделя, что я здесь… — пишет 1 февраля Петр Ильич о своей жизни. — Начиная со вторника я ежедневно бывал на репетициях оперы. Нужно отдать справедливость Направнику, музыка моя разучена превосходно, и я могу быть уверенным, что в этом отношении будет сделано все, что можно. Зато постановка нищенская. Дирекция театров, истратившая теперь десятки тысяч на постановку нового балета, отказалась дать хотя бы одну копейку для новой оперы. Все декорации и костюмы приказано набрать из старья.

Что прикажете делать? Остается надеяться, что хорошее исполнение вывезет оперу».

И через неделю:

«Наступает последняя неделя моего пребывания здесь. Опера отложена до пятницы, 13 февраля… Репетиции оперы продолжаются. Я нахожу со стороны артистов такое сочувствие к моей музыке, которым горжусь. Но зато начальство — чиновники делают все, чтобы помешать успеху оперы».

Все это необычайно волнует композитора.

«Была минута, — писал он уже совсем перед спектаклем, — когда я хотел взять назад свою партитуру и уйти из театра. Направник уговорил меня этого не делать!»