Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.

В день концерта ударил лютый мороз. Минус 40. Стою на улице, жду микроавтобуса филармонии. Как мне потом рассказали – микроавтобус не завелся. Из-за мороза. И вот, стою я в тоненьких лаковых туфлях на покрытой льдом и снегом улице. Ноги окоченели до колен. Автобуса нет. К счастью, меня подобрали проезжающие мимо гостиницы милиционеры. Посадили в автозак и повезли. Подъезжаю в моем автозаке к филармонии, вижу толпу и огромную очередь. Стоят люди на карельском морозе, потому что непременно хотят слушать Баха! Захожу в филармонию. И сразу бегу в артистическую, в надежде, что хоть там смогу немного согреться.

Открываю дверь и вижу сюрреалистическую картину. На столе посреди пустой артистической комнаты стоит черный гроб. Настоящий гроб, обвитый веревками для опускания в могилу.

Оказалось, здание филармонии в Петрозаводске музыканты делили с театром. Гроб участвовал в спектакле карельской драмтруппы, жуткой пьесе о финских нравах. Так, после путешествия в автозаке и рандеву с гробом, с трудом превозмогая дрожь в ледяных руках, начал я исполнение концертов Баха, которые впоследствии неоднократно играл с лучшими оркестрами в самых престижных концертных залах западного мира.

Зал маленькой карельской филармонии был переполнен, некоторые слушатели рыдали в голос. До сих пор слышу голос девушки, успокаивающей всхлипывающую мать.

– Мама, мама, успокойся, не надо, люди же вокруг!

Публику поразила чистота, любовь и огромная вера немецкого гения, которые благодатным потоком лились в зал во время исполнения медленных частей концертов.

Концерт долго-долго не заканчивался, несмотря на то, что только семь концертов длятся около трех часов.

Публика требовала бисы и только к концу концерта согрела наконец своим дыханием ледяной зал приполярного города.

На лубянской лестнице

В январе 1983 года я потерял сон. Даже глаза разучился закрывать. А в феврале – подхватил какой-то вирус. Что за лютые вирусы в Москве? На Западе ни у меня, ни у моих знакомых – ТАКИХ жутких гриппов, ангин, ОРЗ, как в Москве, никогда не было. Злое советское биополе? Остатки биологического оружия? Радиоактивного мусора в Москве полно, почему бы не быть и биологическому?

Температура 40. Скорая. Врач послушал меня, постукал, посмотрел и головой покачал… Я уже ничего не соображал. Хрипел, трясся, метался в жару, почти помирал. Верная Аида ломала руки. Красавица Вика (из скорой помощи) ничем помочь не могла, добрый кардиолог Палеев был бессилен.

Смотрел я все время в потолок. Мне казалось, что он как чья-то противная плоская грудь – дышит. И меня душит. Вдруг, откуда ни возьмись, вижу – у моего смертного одра стоит, как ангел, Наташа Алхимова. В шубке и шапочке. Положила прохладную руку мне на пылающий лоб. Погладила меня по лицу, заросшему щетиной и заплакала. Наташа Алхимова – моя первая настоящая любовь (Поленька была первой влюбленностью).

Наташа – дочь председателя правления Госбанка СССР, героя Советского Союза, члена ЦК КПСС Владимира Алхимова. А я кто? Пианист. Художник-отец давно умер, мама – музыку преподает. Брак наш не состоялся из-за социального неравенства. Наши родители не верили в стабильность подобного брака, хотя с Наташей мы встречались чуть ли не с детства. А у нас пороху не хватило их всех к черту послать. В СССР – это было ой как нелегко. Один квартирно-прописочный вопрос делал людей рабами пожизненно. И бедность. И бесправие.

Откуда Наташа узнала про мою болезнь? До сих пор не знаю, думаю, моя мать ее позвала. Решила последний шанс использовать. Наташа в тот же вечер уговорила ее могущественного отца посодействовать моей госпитализации в Центральную Клиническую Больницу. Так я оказался в самой привилегированной клинике СССР – на Мичуринском проспекте в отдельном боксе с маленьким садиком. Неподалеку, кстати, от товарища Андропова.

Шикарный бокс! Врачи снуют туда-сюда, как летучие мыши – всегда готовы помочь. Садик, тишина, воздух. За два дня врачи ЦКБ поставили меня на ноги. Сбили температуру. Научили спать. Успокоили нервы. Прямо как в клинике Стравинского. Я наслаждался жизнью. Полдня – процедуры, потом – делай, что хочешь. Библиотека роскошная. Читал там тома из собраний сочинений Толстого и Достоевского, письма и дневники.

Через пару недель меня выписали. За мной заехала Наташа на служебной машине отца и отвезла на Никитский. Она рассказала мне, что она замужем, что у нее есть ребенок, мальчик. Мы попрощались на улице, я поблагодарил Наташу за чудесное появление и спасение моей жизни. Наташа уехала. А меня зашатало от слабости. Дома стало совсем плохо. Накачали меня «полы паркетные, врачи анкетные» импортными лекарствами, на ноги поставили, а вылечить – так и не вылечили.