Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.

Я думал, что Наташа больше в моей жизни не появится, и не звонил ей. Но я ее недооценил. Начав какое-либо дело, она, как и ее отец, доводила его до конца. Наташа провела с отцом несколько серьезных бесед, упросила его мне помочь. Владимир Сергеевич был влюблен в свою младшую дочь и отказывать ей не умел. Очень скоро я почувствовал, что в мою судьбу вмешалась какая-то добрая сила. Искушенный в советских аппаратных играх Алхимов был стойким борцом и политическим тяжеловесом. Он не полагался на телефонные звонки, не оперировал своей «вертушкой» (специальной системой телефонной связи для узкого круга высшего советского начальства), а как опытный полководец тщательно готовил каждый плацдарм, начинал работу с низов, с маленьких людей. Не насиловал, а убеждал, искал индивидуальный подход к каждому. И потихоньку пробивался наверх. Когда он подходил к высшим начальникам – дело уже практически было сделано, от вышестоящих требовалось только подпись, и они подписывали.

Сначала это меня даже раздражало – да что это он? Снял вертушку, позвонил своим корешкам в ГБ и в ЦК, и все дела. А он меня таскал по филармоническим парторганизациям, сам ходил, не гнушался, во все вникал, беседовал с подонками. Только много позже я оценил его мудрость – Алхимов отлично знал цену вертушке. Знал, какую лютую ненависть испытывают подчиненные к таким, «вертушечным», указаниям, как ненавидят блатных, как легко саботируют любые решения, как зло мстят, если их обошли или перепрыгнули. Поэтому он чистил каждый нужничок, выпалывал каждый сорнячок, да так чисто, что потом пусть хоть всех поснимают – а его протеже будет как бы естественным путем вынесен из опасной зоны.

Я смирился. Начались мои хождения по советским бюрократическим мукам. Ко мне приставили постоянного гэбиста. Мы сами ИХ об этом попросили, нам нужно было, чтобы они следили за каждым моим шагом. Ко мне приставили самого ненужного там человека – бывшего палача, старичка-майора, маразматика, алконавта с солидным стажем. Он вел себя, как ребенок. Ходил повсюду со мной. Когда надо – показывал свое удостоверение. Попивал коньячок. Через неделю «совместной жизни» начал меня звать сынком. Но, если бы ему приказали – не колеблясь ни секунды, вывел бы меня в расход.

План на неделю мне «спускал» через Наташу Алхимов. Например: беседа с партийными и комсомольскими работниками филармонии. Визит на премьеру Хренникова с подарками в театр Станиславкого – с планом беседы и комплиментами. Визит к Свиридову с прошением исполнить его военные сюиты для фортепиано (я их терпеть не мог, так же как и Хренникова). Все это, разумеется, в присутствии моего гэбильного старичка. И далее в том же духе. Визит в КГБ для бесед с заинтересованными лицами. Письменные доклады обо всех моих иностранных знакомых. Я писал про моего продюсера Джона, про любимых агентов – Вальтера Феддера из Франкфурта и Айана Хантера из Лондона. Сидел в клубе КГБ и писал комплименты моим западным друзьям и коллегам. От меня ведь никто никакого вранья не требовал, я и написал правду о хороших людях. Позже я понял – люди с улицы Кочуевской настаивали на том, что все, о ком я писал – шпионы. Так, прихлебывая коньяк за счет конторы, я написал опровержения на все наветы Ивана Ивановича и Сережи и этим отвел обвинение и от себя.

Я чувствовал, что выросшие за годы нагромождения лжи постепенно сами собой скукоживаются, исчезают. Иногда Алхимов меня похваливал, но чаще критиковал за задирание носа и нетерпение. Наташа умоляла меня не взрываться. И я прикусил себе язык и медленно, не оглядываясь, вылезал из советского Аида. Я с детства хорошо помнил миф об Орфее. Когда я учился в первом классе ЦМШ, педагоги поставили силами учащихся оперу Глюка в сценическом исполнении. Орфея пела красавица-скрипачка из Токио Йоко Сато, неизвестно каким образом попавшая в нашу школу – культурного обмена с Японией тогда не было и нет до сих пор. А мы, малыши, пели в хоре, с упоением исполняли роли злых духов, завывая громкое «нет» в ответ на слезные мольбы Орфея.

После полугодичного скитания по низам всевозможных организаций, после докладов на собраниях первичных организаций об общественной работе, о творческих планах, Алхимов отправил меня на дачу Шостаковича, в дом композиторов в Рузе. Сделано это было руками того же Хренникова!

10 лет спустя после конкурса Чайковского я попал уже на главную дачу дома композиторов, за отдых и «творческую работу» в которой постоянно грызлись советские композиторы…