Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.

– А как же Чайковкий? Совсем не владел фортепьяно, равно как и струнными, а какую чудесную музыку написал!

– Но своего фортепьянного стиля он все же не создал!

Я не соглашался, очень уж хотелось у него выклянчить какой-нибудь фортепьянный цикл.

Над Альфредом тогда уже издевались Хренников со всей его камарильей и другие советские композиторы. Пнуть Шнитке считалось хорошим тоном. Сочинения Альфреда запрещались к исполнению.

Положили на полку фильм Элема Климова «Агония». Музыка к кинофильму была написана Альфредом Шнитке. Я спросил его: «А как Вы думаете, Альфред, почему картину, где так ярко показано разложение власти при распутинщине и неизбежность революции, не допускают к показу?»

Альфред на минуту задумался, потом ответил, как бы размышляя вслух: «Мне кажется, это из-за того, что там очень выпукло и ясно показан механизм российской власти».

Этого-то и не учел Климов, и этого смертельно испугались кремлевские ублюдки.

Мы обсуждали запрещение «Реквиема» Шнитке, в исполнение которого он хотел вовлечь Аллу Пугачеву.

– Пугачеву?

– Она так великолепно вульгарна, – ответил, мягко улыбаясь, Альфред. – Она не должна подделываться или работать над образом, она вульгарна от природы и лучшую исполнительницу на роль дьяволицы не найти!

Пугачевой петь в Государственной филармонии не разрешили, но «Реквием» был все же поставлен в зале Чайковского. На премьеру собралась вся разношерстная московская интеллигенция. Мне было забавно слушать, как симфонический оркестр мучительно пытается играть вместе с рок-группой, бородатые и волосатые участники которой явно с трудом читали текст. Некоторые совки недоумевали, другие торжествовали и блаженствовали. Больше «Реквием» Шнитке в советской Москве не исполняли…

Одной из самых позорных страниц тогдашней культурной жизни совка было предание Альфреда публичной порке за попытку постановки в Париже «Пиковой Дамы» Чайковского. Музыка Чайковского была дополнена некоторыми номерами, которые Альфред написал по заказу Гранд Опера. Все еще господствующая в советской музыке сталинская гвардия, как и всегда в таких случаях, нашла мерзавца-музыканта (на этот раз это был Альгис Жюрайтис, дирижер Большого Театра), согласившегося подписать громадную разгромную антисемитскую статью в «Правде». Статья называлась «Готовится провокация!», в ней Шнитке обвинялся в покушении на святыни русского искусства. Началась бешеная травля Альфреда, стоившая ему многих лет жизни.

Встретив Шнитке в 1983 году в Рузе, я не узнал его. Он был болен, бледен, как смерть. Я попытался сказать что-то ободряющее. Альфред махнул рукой…

Вскоре у него случился инсульт…

Кстати, Фира ни Шнитке, ни других советских авангардистов даже и не заметил. Однажды стояли мы с ним за сценой МГУ, а Капелька играл скрипичный концерт Шнитке. Мы слушали, стоя у открытой двери. Музыка темпераментная, Капелька играл прекрасно.

Фира качнул головой, затем улыбнулся одной из своих многочисленных недобрых улыбок и сказал: «Все-таки, какая же это еврейская музыка, ум-м-м, Андрей?»

Когда я слушаю произведения авангардистов, меня, чаще всего, одолевает досада. В этих музыкальных конструкциях все слишком ясно, арифметично, тривиально. «Ясно» не в моцартовском значении, а – мелко, эклектично. В этом фрагменте композитор, кажется, думает, размышляет, а тут – страдает, скорбит, понятно даже о чем, тут – православное пение, а дальше – Пинк Флойд, все это «осимфоничено» кисло-сладким разворотом аккордеона, украшено милыми бульками и всхлипами скрипок… Красиво, «астрально» ужасно, но я не могу такое искусство принимать всерьез.

Плоская музыка. Без глубины и перспективы. Легко исчерпываемая…

Вот у Баха, Моцарта или у Шопена – каждый звук неисчерпаем. Начало «Реквиема» – ничего не происходит, струнные играют пустой аккомпанемент, вступает фагот, затем две валторны, и тут… время отступает, затягивая слушателя в сладостную вечность. Как река течет…

А авангардистская, или концептуальная, или постмодернистская музыка, несмотря на все надрывы, космические бездны, бульки и многозначительные паузы – это легкая музыка, чудесная, сверкающая, но не трогающая, а так, ласкающая щеки и подергивающая за уши…

Слушаю ее в пол-уха, узнаю происхождение музыкального материала, смеюсь и остаюсь на месте. Ни приподняться над обыденностью, ни погрузиться в глубину эта музыка не позволяет…

Слушать ее – все равно, что разгуливать по почтовой открытке с ландшафтом… Хорошо, но мало.

Играть ее слишком легко, исполнение не требует «ни сердца, ни головы». Сама играет или, как говорил Остап Бендер про астролябию, – сама меряет…