Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.

«Мазанка» оказалась вместительной, пройдя анфиладу небольших комнат, Шлемо толкнул дверь в столовую. Мы вошли. За большим столом сидели до боли знакомые обитатели московских кухонь. Бабы, девки, дети, мужики. Веселые, черти! Все они хлопали в ладоши и скандировали: «Ан-дрю-ша! Ан-дрю-ша!» У меня начал мутиться разум; перед глазами все поплыло, как будто меня нокаутировали. Стол ломился от невероятного изобилия знакомой московской жратвы. Котлетки, пюре, селедочка под шубой, икорка, форшмак, гусиная печенка, водка, салат оливье, курица, заливная рыба, торт «Наполеон», сметана со стоящими в ней ложками. Я затосковал. Пять лет я убегал из Совка, рискуя своей жизнью, рискуя жизнями дорогих мне людей. Дважды меня там чуть не убили. И все это для того, чтобы прилететь в Совок обратно через аэропорт Бен Гурион и оказаться за московским столом. И тут меня, одуревшего от криков, от жары, от запаха котлет, лука и теплой водки – незабвенного амбре нашей великой родины, нежно взял под локоть Шабтай и повел показывать обстановку своей мазанки.

Шабтай был очень красив – у него была стройная фигура, медальное, чеканное лицо, грива темных волос до плеч. Он шел медленно и важно, как гусь, бросая странные, не всегда мне понятные реплики. Одет он был в свободные синие брюки тончайшего хлопка и футболку глубокого бежевого цвета великолепного покроя, которая выгодно подчеркивала его мускулистые загорелые руки и крепкий торс. Элегантно коснувшись кончиками пальцев блестящей поверхности стола, Шабтай шепнул индифферентным баском: «Италия, кожа». А я думал, что стол из стекла или из полированного дерева, посмотрел на него недоуменно. Шабтай откровенно наслаждался моей реакцией. Медленно и торжественно шагая из комнаты в комнату, Шабтай нежно прикасался к мебели и бросал отрывочные определения.

– Мрамор, Версаче, журнальный стол, кресло, Италия, кожа, рекамье, леопард.

Я смотрел на него с любопытством. Такой породы людей я еще не встречал.

– Телевидение, спутник, Москва, прямой эфир…

Через некоторое время я ретировался в гостиницу, сославшись на головную боль и завтрашний концерт в центре Рубинштейна. На прощанье Шабтай гостеприимно предложил мне ни в чем себе в Израиле не отказывать, питаться в отеле и не шутить с августовской жарой. На следующее утро ко мне пришли помощники Шабтая – господин Паз и еще один, имя которого я забыл. Паз – огромный, как гора еврей (я думал, таких не бывает), страдал одышкой и все время вытирал пот со лба и шеи. Грубое его лицо как будто вырубил топором из куска дерева скульптор-рецидивист. Второго, видимо, главного, можно было даже принять за европейца. Оба тут же заявили, что мне не стоит питаться в отеле, так как и на улице продается много вкусной еды.

Второй концерт моего израильского турне должен был состояться в Центре имени Фредди Мэна, мэра Филадельфии родом из Смоленска, с которым я познакомился во время летнего турне по Америке. Я рассказал моим сопровождающим о знакомстве с Мэном в надежде разговорить их и завоевать их доверие. Их реакция незамедлила последовать – жулик и бандит он, этот ваш Мэн, пол-Израиля обворовал, а за свой, так называемый, культурный центр, заставил заплатить израильтян. Тогда я решил, что больше межеврейские темы затрагивать не буду. Поминая наставления Шабтая, я игнорировал настойчивые просьбы помощников и обедал только в отеле. Заказывал там самые изысканные блюда – легкие и дорогие. Лишив тем самым помощников денег, которые они отчаянно хотели сэкономить на моем пайке. Они мстили мне ежедневными просьбами не есть в отеле. Бубнили вечно одно и то же, как роботы.