Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.

Мы с Хидеко решили: не надо дразнить гусей. Хидеко перестала ходить ко мне, зато я стал все чаще заходить к ней на Вавилова. Мы надеялись на то, что паханы, правящие тогда в советском государстве, не посмеют тронуть семью Хидеко, пользующуюся статусом дипломатической неприкосновенности, да и меня, по крайней мере там, оставят в покое.

Так бы все и было, если бы я не был заложником тоталитарного государства. Безопасность гражданина СССР в семье иностранного дипломата – какая безумная надежда!

Однажды, в ледяной декабрьский вечер я подошел к дому Хидеко на Вавилова. Поровнялся с будкой милиционера перед входом в огороженный двор. Все тамошние «милиционеры» знали меня в лицо. И я тоже их знал. Кивал им иногда, и они кивали в ответ. Знал я и того, который там сейчас сидел – с рыжеватыми усишками и рачьими зенками. Каждый раз меня поражало сочетание безграничной тупости и бесконечной же агрессии, не сходящее с его насекомой морды. Обычно, он помалкивал. Но тогда, получил, видимо, «сверху» другую инструкцию.

Покинул будку и вырос вдруг передо мной, как живая преграда, и, дрожа от ненависти, прохрипел: «Не положено!»

– Что не положено?

– К иностранцам заходить не положено!

– Ты что, меня первый раз видишь? Полгода хожу и ничего. Решили Москву в зону превратить? Ты хоть знаешь, кто я, что я?

Тут рожу милиционера перекосило от злобы. Он заговорил, плюясь, распаляя сам себя праведным гневом.

– Гаврилов ты, сука продажная, предатель, застрелю, бля!

Тут я впервые в жизни увидел дуло пистолета, наставленного на меня. Мерзавец целил мне в лицо. На его подлой роже сияло какое-то торжество, вся его кривая фигура в отвратительной шинели напряглась и… Он не успел выстрелить. Изо всех сил я ударил его ребром ладони по руке с пистолетом. Грохнул выстрел, как будто харкнул железный великан. Что-то обожгло мне ухо.

Я убежал. Из ближайшей телефонной будки позвонил Хидеко. Она вышла, взяла меня под руку, положила голову ко мне на плечо. Дрожа от страха, провела меня мимо будки с убийцей. Милиционер никак себя не проявил.

Во время маленькой схватки я был холоден как лед. Но вечером меня затрясло от брезгливости и гнева. ОНИ готовы меня убить! Я решил сделать перерыв в моих визитах к Хидеко. Пора было серьезно подумать о том, как жить тут дальше.

F-moll Op. 55 No. 1

Ноктюрну фа минор можно дать название – «Одинокий странник».

Это произведение Шопена посвящено одиночеству человека среди других людей. Ноктюрн Шопена лаконичнее, абстрактнее и убедительнее чем известная фантазия Франца Шуберта на ту же тему. Одинокий странник. Изгнанник. Диссидент. Человек, опередивший время.

Средняя часть ноктюрна – это музыкальные картины-рассуждения о любимой родине Шопена – Польше. В пунктирных ритмах узнается польская кавалерия. Гордые польские офицеры. Повстанцы. Борцы за освобождение бесконечно униженной родины от российского засилья.

В репризе Шопен строит гениальную мечтательную модуляцию, выводящую музыку в светлое, победное настроение. Секвенционная модуляция наглядно показывает ограниченность темперированного строя. Ясно, что эта цепочка ломаных хроматизмов не должна быть скована никаким строем. Шопен умудрился соткать ее из воздуха и пространства музыки. Если артист, исполняющий этот ноктюрн, правильно касается пальцами клавиш, если он нашел верное ускорение и настрой, то слушатель забудет о тональностях, о рояле, о самом себе и утонет в восторге и восхищении.

Отравили

1979 год сыпал на меня бриллиантовый дождь, 1980 посылал мне знаки смерти.

Чтобы не отчаиваться, я принялся за работу. Меня тянуло к чему-то настоящему. Убедительному. К чему-то бесконечно высшему по отношению к нашей позорной жизни. К тому, что заведомо останется и тогда, когда последняя советская мерзость исчезнет с лица Земли. Я решил всерьез заняться Бахом. Клавирная музыка Баха – это не только молитва Всевышнему на инструменте. Не только Евангелие в звуках – это разговор с Творцом на равных. Бах сильнее Брежнева и его бандитов, твердил я себе. Обращусь к нему. Он поможет. Музыканта может спасти только музыкальный труд. Он – наш врач, наше лекарство, спаситель, наше успокоение и главная награда.