Чаки малыш

“– Что в имени тебе моём?

– Я не расслышала, приём”

– Вы ведь не против? – таксист обернулся к нему и посмотрел вопросительно.

Чаковцев махнул рукой:

– Валяйте.

Водитель улыбнулся и сделал погромче.

– Многие возражают…

Чаковцев успел заметить золотую фиксу в углу рта; кожаная тужурка и кожаная же фуражка на голове таксиста дополняли образ.

– … а почему, я спрашиваю, отличная ведь музыка?

– Отличная, – согласился Чаковцев и еле заметно усмехнулся.

Крутили одну из его старых песен. “Как просто это было тогда – стихи, любовь, всё”.

Они почти не двигались, зажатые со всех сторон.

– Скверная погода, – не умолкал водила, – и чего им дома не сидится, в такой-то дождь. Ночью приморозит, будут завтра сплошные звезды на льду…

– Давно таксуешь? – спросил Чаковцев.

– Я-то? Давно.

– На жизнь хватает?

Водила засмеялся:

– Это смотря как жить.

Чаковцев посмотрел на часы.

– Успеем, – сказал таксист, – будь спокоен.

По крыше барабанил и не дождь уже, круглые льдинки рикошетили от лобового. Чаковцеву вдруг остро захотелось вернуться, забиться в свою конуру на двенадцатом этаже, заварить чаю, раскрыть ту дурацкую книжку. Кошка вернется потом как ни в чем не бывало, и ночь их снова будет горячей и влажной…

“Что в имени тебе моём?

Скрестим скорее руки…

Лишь шум, меж смыслами проём,

Пустые звуки”

– Приехали, – сказал таксист.

Чаковцев сунул ему остатки аванса и шагнул в морок.

Асфальт под ногами уже покрылся свежим ледком. То и дело оскальзываясь, он перебежал площадь частыми шажками и вбежал, почти что въехал, в вокзальное здание, с трудом погасил инерцию на не менее скользком каменном полу, остановился, по-собачьи стряхнул с себя воду и ледышки, опустил воротник, пятерней пригладил мокрые волосы.

Давненько не бывал Чаковцев на вокзале. Он вдохнул здешнего тревожного воздуха и огляделся: тётки в пуховых платках, нескладные солдатики, помятые мужики – все на местах. “Порядок”, – подумал Чаковцев. Подзабытое ощущение понемногу спускалось на него – он любил когда-то это чувство. По дороге в буфет пытался ухватить его, одеть в буквы: “Неприкаянность? Непривязанность? Бездомность?” Уже стоя в короткой очереди к прилавку он продолжал шевелить губами и недовольно крутить головой – ни одно из определений не подходило ему; тут требовалось простое слово, без заряда отрицания или потери, слово-утверждение, а не зияющая дыра…

– Вам, мужчина, чего?

Чаковцев ткнул пальцем в тарелку с бутербродами:

– И чаю, пожалуйста.

– Кхм, – произнёс кто-то у него над ухом и осторожно тронул за рукав.

– Прошу прощения…

Чаковцев оглянулся: солидного вида господин за его спиной деликатно просил внимания.

– Да?

Господин – пальто, шарф, меховой “пирожок” на голове – глядел смиренно, но настойчиво – прямо в глаза.

– Еще раз прошу простить мою дерзость, – сказал господин в “пирожке”, – видите ли, в силу некоторых обстоятельств я остался совершенно без средств и вынужден, да, вынужден просить вас об одолжении…

– Вам нужны деньги? – оборвал его Чаковцев.

Господин посмотрел в ответ почти возмущенно.

– Исключительно немного провизии, с вашего позволения.

Чаковцев смутился.

– Вас устроит бутерброд?

Он заказал еще одну порцию и с подносом в руках проследовал к свободному столику.

Незнакомец без церемоний уселся напротив, снял свою старорежимную шапку и положил на колени, расслабил шарф.

– Приятного аппетита, – сказал он Чаковцеву.

– Угу, – невежливо откликнулся тот.

Он рассматривал своего визави, пытаясь понять с кем имеет дело. Мелкий вокзальный аферист? Пожалуй… Неопределенный возраст, слишком обыкновенное лицо, опрятная одежда без единой яркой детали – идеальный кидала. Но каков апломб…

Чаковцев размешал сахар в стакане и принялся быстро есть – время поджимало. Господин же напротив никуда не торопился, ел медленно, откусывал себе маленькие кусочки, жевал долго, смакуя вокзальный бутерброд словно невиданный деликатес.

– Вы тоже можете не торопиться, Геннадий Сергеевич, – нарушил молчание сотрапезник Чаковцева.

Тот перестал жевать и ошалело уставился через стол, но уже через секунду собрался.

Его опасения начинали сбываться. Это было прелюбопытно.

– Мой поезд… – начал Чаковцев и тут же осекся. Хриплый голос из-под потолка забубнил: “К сведению пассажиров… поезд… следования… до Энска… отправление откладывается… до выяснения… повторяю…”

– Часа на два, не меньше, – сказал господин уверенно и подмигнул.

Чаковцев отодвинул тарелку и уселся поудобнее; его сотрапезник явно требовал большего внимания.

– Вкусно? – спросил Чаковцев.

Господин закатил глаза, выражая высшую степень удовольствия. Он наконец доел, затем достал из кармана пальто клетчатый носовой платок и аккуратно промакнул губы.

“Эпохой ошибся, бедняга”.

– Выручили вы меня, Геннадий Сергеевич…

– Пустяки, – буркнул Чаковцев, – мы знакомы?

Господин широко улыбнулся:

– Кто ж не знает знаменитого Чаковцева? – он забарабанил пальцами по столу и замурлыкал “Кактусы под дождем”.

– Ага, – сказал Чаковцев, – ясно.